Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]

Изменение общественного строя еще не гарантирует уничтожения вируса мещан­ства. Если бы он у нас исчез, М. Горькому не понадобилось бы в 1930 году писать «О солитере».

Счастливая особенность дарования А. Грина легко переносить своих героев в не­ведомые края и чувствовать себя там вме­сте с ними как дома позволяла этому ро­мантику, отвлекаясь от бытовой накипи и натурального анекдота, изображать типи­ческий образ мещанина, выводить его нрав­ственную формулу и рисовать вековую бит­ву творческой идеи с косной мещанской ру­тиной.

Бросается в глаза противоречивость ду­ховного облика мещанина: крайнее неве­жество, инстинктивная вражда к разуму соединялись с тягой к модным философским доктринам, с выдумыванием всяческих ми­стических агностицизмов, мистических реализмов, мистических анархизмов; козлиный цинизм уживался со стремлением оживить веру в бога, хулиганские экстравагантно­сти — с животной неподвижностью, сытым покоем, с автоматизмом мышления; покло­нение искусству как высшей религии, по­клонение гению как боговдохновенному безумцу соединялось с окриками писателю, чтобы он не забывал свое главное «призва­ние» — «почесывать пятки».

Двуликость мещанина объяснялась про­сто. Больше всего на свете, больше чертей, автомобилей и футуристов, обыватель бо­ялся растущей силы рабочего класса, расту­щей организованности его и — приближаю­щейся революции.

Этот страх отразился в каждой строке книги А. Бурнакина «Трагические антите­зы»:

«Как встарь, высока и непроницаема сте­на народной обособленности, и не пробить ее ни штыками, ни молебнами, ни букваря­ми; да лучше особенно и не трогать: того и гляди народный гнев перельется через стену, и — беда тогда — размахнется он влево не меньше, чем вправо, достанет он самых верхних верхов». И чтобы этого не случилось, А. Бурнакин советует: «Нужно: не разрушать народную берлогу, а смирен­но войти в нее; и освещать ее не светом лампадок и не Эвклидовым знанием, а Выс­шей правдой... триединая формула которой: Земля, Народ, Христос».

Последним прибежищем разношерстного обывателя — от венценосца до батрака — оставалось грубое суеверие религии. В предвоенные годы шепотком передавали за­вет Распутина: «А ты до покаяния-то греши больше. Не погрешишь — нечего и каяться...

Так и жил обыватель-паразит; по уши в земных грехах и в покаянии тому, кого он сам выдумал.

Несмотря на возбуждающие заголовки в газетах и журналах, мы разучились пора­жаться чудесам науки и техники. Для того чтобы чистосердечно, от души удивиться то­му, что теперь совершается, необходима специальная научная подготовка. Новые основополагающие понятия физики, химии, астронавтики недоступны непосредствен­ному опыту и пяти чувствам.

Ученые всячески стараются помочь нам: облако мезонов называют «мезонной шу­бой», потоки космических лучей в дожде­вой Англии именуют «ливнями», а в пло­дородной Франции — «снопами», однако это мало помогает. когда оперируешь скоростя­ми, приближающимися к скорости света, температурами, приближающимися к тем­пературе солнечной плазмы, и объемами хо­тя и равными нулю, но не позволяющими себя игнорировать... Сколько ни вникай в соотношения между массой и временем, все-таки трудно уразуметь. почему офици­антка на трехсотметровой высоте Останкин­ской башни старится быстрей, чем ее се­стренка-близнец, работающая в таком же ресторане на земле.

Первый сборник рассказов Грина появил­ся в 1908 году. Технические достижения того времени были не менее поразительны, чем сейчас. Разница состояла только в том, что тогдашние технические новшества (электричество, самолет кинематограф) на­глядно и однозначно переходили из области чудес в область быта. В 1909 году Блерио перелетел через Ла-Манш. В том же году по радио впервые передали голос Карузо, а на заводах Форда выпускали уже по сорок автомобилей в день. А ведь всего около де­сятка лет до этого в Лондоне впереди лю­бого механического экипажа должен был идти сигналист с красным флажком.

В том же 1909 году сын миллионера Ма­ринетти выпустил свой первый манифест. При изучении футуристских деклараций рассматриваются по преимуществу их «эсте­тические» цветочки. А ягодки состояли в том, что Маринетти и его приверженцы провозглашали тотальную механизацию лич­ности. «Мы,— объявлял Маринетти,— унич­тожим любовь, преодолеем «наваждение единственной женщины». Романтическая любовь заменяется «простым совокуплением для продолжения рода» «Мы,— продолжал Маринетти,— подготовляем создание меха­нического человека с заменяемыми частя­ми». Вскоре появились картины Кирико, изображающие нового человека — чудови­ще, склепанное из геометрических деталей, и со звездой на яйцевидном подобии без­глазой головы.

Выходки Маринетти, в общем, не прини­мались всерьез: они считались «эпатацией буржуа», а то и просто шалостями. Однако за этими шалостями проглядывало вполне серьезное посягательство империализма на человеческую личность.

Россия не оставалась в стороне от капи­талистического прогресса. В 1910 году в Петербурге состоялась первая авиационная неделя. Над Комендантским ипподромом под визг дам трещали монопланы и бипла­ны. Обыватель чуял: грядет на Русь что-то небывалое, бесжалостное, закованное в же­лезные латы и все эти Форды, Бенцы, Цеп­пелины грозят разрушением веками сложив­шегося уклада. Аркадий Аверченко на авиа­ционную неделю откликнулся фельетоном, в котором летчики изображались по рецеп­ту Маринетти — «живые, на диво сработан­ные механизмы, и правильно, без перебоев, стучали их моторы-сердца, а в жилах хо­лодной размеренной струей переливался бензин».

Кислые насмешки над авиаторами выра­жали смутный страх обывателя перед неиз­вестным.

Авиационную неделю посетил и Грин.

Казалось бы, ценитель всего необыкновен­ного, творец фантастических городов и стран, украшающий героев звездными име­нами, при виде самолета должен бы замереть в восторге. Но Грин в восторге не замер. Он рассердился. Как только он не обзывал ни в чем не повинный аэроплан: и «без­образным сооружением, насквозь пропитан­ным потными испарениями мозга», и «ма­терией, распятой в воздухе», и даже кухней, где с помощью бензина «готовится жаркое из пространства и неба».

Обывателя пугал грядущий механический человек. Грина раздражала односторон­ность развития цивилизации. Он понимал, что капиталистическая техника еще боль­ше закабалит человека, засушит его лич­ность, приглушит дарованные природой творческие способности.

Правда, и тогда находились румяные опти­мисты, прямо и непосредственно связывав­шие достижения науки и техники с ликви­дацией главного бича народов — истреби­тельной войны. Еще в 1891 году во фран­цузском журнале «Ревю де ревю» было на­писано: «Возможно ли избавиться от вой­ны? Все согласны, что если она разразится в Европе, то последствия ее будут подоб­ны великим нашествиям варваров. Дело при предстоящей войне будет идти уже о суще­ствовании целых народностей...