Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Генерал-майор С. Ф. Желтухин в январе 1826 г. писал своему другу об арестованном Липранди с недоуменным возмущением: «Верно, ни одного из бунтовщиков не отправляли так снисходительно, как кишиневского, ибо по получении повеления дали ему жить три дня, каждый у него бывал с утра до вечера, хотя и находился полицейский чиновник, но в другой комнате сидел; все его люди находились при нем свободно и в дополнение всех сих послаблений писали у него в комнате при нем и бумаги по секрету, которые он, однако, не видел. Так ли отправляют и берутся за изменников отечества и государя?» 111. Воспитанные в духе воинской чести люди бывают недогадливы. Генерал и не подозревал, что наблюдает всего лишь топорную инсценировку ареста.

Уже в 1828 г. Липранди по указу императора возглавил свежеучрежденную высшую тайную политическую полицию. Это при том, что его фамилия числилась в «Алфавите декабристов», составленном А. Д. Боровковым специально для царя. В документе, с которым Николай I неукоснительно сверялся при каждом служебном назначении.

Благополучно дослужившись до генерал-майора, в 1840 г. Липранди покидает армию ради службы в министерстве внутренних дел. Похоже, именно туда его всегда влекло жизненное призвание, и на посту чиновника особых поручений незаурядные дарования сексота раскрылись в полном блеске. Он зарекомендовал себя как весьма толковый и расторопный сотрудник.

А спустя девять лет в его сети попалась отменно крупная рыба: тайный агент Антонелли внедрился в общество петрашевцев под непосредственным руководством многоопытного Липранди. Значит, его стараниями возвели на эшафот и гноили на каторге Достоевского.

По иронии судьбы звездный час Липранди положил конец его карьере. Омрачилась пятнадцатилетняя теплая дружба с Л. В. Дубельтом, возревновавшим к успешному вторжению конкурента в епархию III отделения. Да и многие другие влиятельные сановники были недовольны раскрытием заговора, который Липранди тщился изобразить крупным и опасным. А заодно чиновник принялся обличать пороки собственного ведомства, и вот это уже не лезло ни в какие ворота. Представленный к причитающемуся ордену, он не получил награды, а потом его и вовсе выдворили в отставку.

Впавший в нужду Липранди на досуге строчил мемуары и проекты реорганизации тайной полиции. Согласно его концепции, охранке надлежало вербовать как можно больше стукачей и, главное, широко вести идеологическую войну за умы молодого поколения. Но лишь в следующем веке большевистский режим наконец с блеском осуществил мечты выдающегося провокатора.

К счастью, прижизненная слава не обошла героя. Герцен и Огарев неоднократно упоминали о сексоте Липранди в «Колоколе».

Когда мы вспоминаем о Гапоне и Азефе, недопустимо забывать, что в колоссальном, необозримом ряду российских провокаторов и стукачей высится правофланговым застрельщиком бравый доносчик И. П. Липранди, друг великого поэта. Согласитесь, такую фигуру следует навеки запечатлеть в памяти народной.

Вернемся к Пушкину. Среди его писем 1822 г. уже нет и намека на планы бегства.

Он лишился поездок, разгонявших его хандру. На этот год приходится апогей пушкинских дуэлей и драк. Поэт с увлечением осваивает новый экстравагантный стиль рукопашного боя: стаскивает свой сапог и бьет им по лицу. Отработанный за карточным столом прием 112особенно ярко выглядит в ратоборстве с пожилым князем Тодораки Балшем. Почтенный молдаванин провинился в том, что его жена сказала колкость по адресу Пушкина. Чтобы поквитаться с шутливой дамой, разобиженный поэт отправился разыскивать среди гостей ее мужа, а когда нашел, то снял обувь и разбил ею Балшу лицо 113. Конечно же, благородные юноши с женщинами не дерутся.

Впрочем, ни мордобои, ни дуэли все же не могут заполнить его обширный досуг. Поэт старательно глушит приступы скуки флиртом и картежными баталиями, наконец, литературными трудами. Но бурная творческая продуктивность, которую он проявлял в предыдущем году, ощутимо падает.

И вот в июле 1823 г. Пушкин получает разрешение Инзова на отъезд в Одессу для лечения морскими ваннами. Спустя полтора года бдительный генерал снял жесткий « чумной карантин » (см. XIII, 31), значит, поведение его любимца больше не внушало ни малейших опасений.

Это крайне показательно. Ведь совсем недавно наместник Бессарабии получил свежее подтверждение тому, насколько глубоко император прогневался на Пушкина. Б. Л. Модзалевский в связи со стихотворением «Птичка» (1823) объясняет: «И. Н. Инзов получил извещение Министра Иностранных Дел Нессельроде, от 27 марта 1823 г., о том, что на просьбу Пушкина об отпуске его, на 2–3 месяца, в Петербург, Александр I не изъявил согласия; таким образом, ожидавшаяся Пушкиным к пасхе или благовещению („светлому празднику весны“) хотя бы неполная амнистия, не состоялась, — и он был, конечно, очень этим огорчен, так как еще с мая 1821 г. мечтал о прощении» 114.

Можно представить, до чего расстроился поэт, давно мечтавший о прощении, а теперь наконец унизившийся до прямой официальной просьбы о пощаде. Однако в стихах, как по волшебству, чувство его горькой досады приобрело совершенно благопристойный и даже подцензурный вид.

Согласитесь, отменно свободолюбивое стихотворение. Но никаких кинжалов, кровавых чаш и прочей революционной атрибутики. На смену бешенству пришло мудрое смирение, давшее силы возвыситься над исковерканной судьбой и ласково ей улыбнуться.

Это писал уже совсем другой человек. Сочинитель горького «Кавказского пленника» умер, и родился совсем другой поэт, автор «Евгения Онегина» и «Графа Нулина». Прежним Пушкиным восхищались, нового Пушкина Россия полюбила всем сердцем на века.

Впридачу к врожденному мастерству он щедро пронизал стихи очаровательным лукавством, мягкой иронией, теплым юмором. И его заслуженно признали великим национальным поэтом, ибо в его блистательных стихах пульсирует сокровенная складка русского характера.

Здесь кроется одна из причин того, почему Пушкина обожают на родине, но сравнительно мало читают за ее пределами. Чужестранцам не дано перенять любовь народа к своему гениальному и озорному сыну, воспевшему свободу наперекор мрачным временам, хлебнувшему лиха и безвременно погибшему. А нам пора осознать, насколько наша слепая любовь мешает разглядеть, кем был в действительности замечательный поэт.

Итак, случилось перерождение. Настолько явное, что оно стало заметным, повторяю, даже добряку Инзову и бдительной тайной полиции.