Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Действительно, в декабре 1805 г. Наполеон разгромил австрийцев и русских при Аустерлице, воспользовавшись самоуверенностью Александра I. Однако в 1813 г. войска российского императора уже наголову разбили армию французов, затем вошли в Польшу и Германию. Давнюю военную неудачу затмили блистательные победы. Не говоря уж о том, что освободитель Европы, «истинный византиец», по выражению Наполеона, и воспитанник либерала Ф. С. Лагарпа Александр I Павлович Благословенный вовсе не « хромал головою ».

Словом, эпиграмма лицеиста злобна и несправедлива до глупости.

Ее грубый сарказм нельзя объяснить ненавистью «певца свободы» к деспоту, ибо правление Александра I в ту пору носило умеренно либеральный характер. Заглаживая безумные выходки своего отца, молодой император на первых порах объявил амнистию всем бежавшим за границу, восстановил в правах до 12 тысяч опальных, упразднил Тайную экспедицию, занимавшуюся политическим сыском. Он издал указ о вольных хлебопашцах, разрешил открытие частных типографий и ввоз иностранных книг. Наконец, он снял запрет на масонские ложи.

Чем же так не угодил стихотворцу-лицеисту его венценосный тезка?

С детства Пушкин всегда и во всем хотел быть первым. Как вспоминает И. И. Пущин, мальчик Саша впадал «в какой-то припадок бешенства за то, что другой, ни на что лучшее не способный, перебежал его или одним ударом уронил все кегли» 125.

Когда он мечтал о военных подвигах, вне всякого сомнения, в его отроческих грезах маячил прежде всего блистательный образ Наполеона.

Карьера Бонапарта стала поразительно заманчивым прецедентом в монархической Европе. Оказалось, вовсе не обязательно принадлежать к королевскому роду, чтобы стать императором. Чисто в римском духе отважный герой смог взойти на вершину власти не по родовитости, а благодаря доблести.

Что ж, в «Евгении Онегине» поэт с шокирующей, циничной прямотой высказал свои сокровенные грезы:

Такого рода категорические обобщения свойственны лишь недалекому человеку. Тому, кто считает всех остальных скроенными на один салтык, свой собственный.

Молодой поэт без малейшей иронии нарисовал автопортрет. Это он « глядел в Наполеоны ». Хотел быть первым, неподвластным никому.

Как на грех, в России соблазнительный пост уже занимал отпрыск династии Романовых. Это вам не кегли сшибать. И «шестисотлетний дворянин» Пушкин вовсю шпынял царя едкими злобными насмешками. Надо полагать, изнывая от жгучей зависти к «перебежавшему его» узурпатору.

Отдаю себе отчет, что все это не факт, а лишь предположение. К нему предстоит еще не раз вернуться на дальнейших страницах.

Но, так или иначе, Пушкин безусловно строил наполеоновские планы на будущее.

Знаменитые строки об именах, которые напишут «на обломках самовластья» (II, 72), Ю. М. Лотман прокомментировал так: «Почему на обломках русского самодержавия должны написать имена Чаадаева, „двадцатилетнего с небольшим молодого человека, который ничего не написал, ни на каком поприще ничем себя не отличил“, как ядовито писал о нем один из мемуаристов, и Пушкина, ничем еще о себе не заявившего в политической жизни и даже не допущенного в круг русских конспираторов? Странность этих стихов для нас скрадывается тем, что в них мы видим обращение ко всей свободолюбивой молодежи, а Пушкина воспринимаем в лучах его последующей славы. Но в 1818–1820 гг. (стихотворение датируется приблизительно) оно может быть понято лишь в свете героических и честолюбивых планов» 126.

Не менее убедительно предположение Ю. М. Лотмана о том, что столь гордые слова может объяснить лишь «обстановка разговоров о тираноубийстве» 127.

В Бессарабии покушение на царя стало для Пушкина несбыточной мечтой. Зато близкая победоносная революция сулила не только сокрушить деспотизм, но и дать поэту желанную свободу.

В самом начале кишиневской эпопеи, 4 декабря 1820 г. Пушкин шлет письмо Н. И. Гнедичу из Каменки, где время его «протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами» (XIII, 20). В последних строках тесно переплетены два намека, на чаемое возвращение поэта в Санкт-Петербург и на революцию по испанскому образцу в России: «Друзья мои! надеюсь увидеть вас перед своей смертию. Покаместь у меня еще поэма готова или почти готова. Прощайте — нюхайте гишпанского табаку и чихайте громче, еще громче» (XIII, 20).

Почему же замечательно мужественный и честный Пушкин, отлично знакомый со многими декабристами, яростно свободолюбивый и открыто жаждущий революции, все-таки не вступил в ряды заговорщиков?

«Декабристы не приняли Пушкина в свою организацию, потому что подготавливали переворот силами военных», — утверждает Д. Я. Гершензон в энциклопедической (!) статье 128. Это ложь, ибо в «Алфавите декабристов» числятся и литераторы, и чиновники, и помещики, вдобавок даже учитель и приказчик.

Советские пушкинисты успешно разрешили щекотливый вопрос благодаря преданию, бытовавшему в семействе декабриста кн. С. Г. Волконского. Бывший подпольщик рассказывал внуку о том, как ему «было поручено завербовать Пушкина в члены Тайного Общества; но он, угадав великий талант и не желая подвергать его случайностям политической кары, воздержался от исполнения возложенного на него поручения» 129.

Такова легенда, ставшая официальной и непререкаемой. Впрочем, она вызывает изрядные сомнения.

Прежде всего, в члены революционного тайного общества не вербуют в расчете на будущее поражение. А талант делу не препона, скорее наоборот. Блестяще одаренные литераторы, А. А. Бестужев-Марлинский и К. Ф. Рылеев, играли видную роль в среде подпольщиков, и никого это не пугало. (Кстати говоря, сам Пушкин дал замечательно своеобразную оценку дарованию Рылеева: «Он в душе поэт. Я опасаюсь его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда имел тому случай — да чорт его знал» (XIII, 155). Поскольку современники хором заверяют, что великий поэт был чужд зависти, эти строки из письма А. А. Бестужеву (24 марта 1825 г.) следует расценивать как экстравагантный комплимент.)

Итак, сентиментальный С. Г. Волконский, руководствуясь своим скромным разумением, сорвал важное задание руководителей подполья. Очень мило, сугубо по-революционному. К тому же остальные заговорщики впоследствии уже не делают попыток вовлечь близко знакомого им поэта в тайное общество.

Не подвергаю сомнению сам факт, изложенный в байке для внука. Но его мало для широких выводов.

А разгадка не слишком красива.

Будущие декабристы общались с Пушкиным непосредственно и подолгу. Наметанным глазом офицеров с изрядным боевым и жизненным опытом они различили то, чего не смогли почуять высокомудрые кабинетные ученые спустя сотню лет.