Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Он с пафосом призывает: «Попытаемся этот центральный факт, эту начальную аксиому — нет, не объяснить, отнюдь! — но хотя бы увидеть» 185. Из чего непосредственно следует, что гениальность Пушкина необъяснима, и ее можно лишь « попытаться увидеть ».

Между тем, как известно, любая наука занимается не просто наблюдением, а объяснением фактов. Почтительному созерцанию необъяснимых предметов способен предаваться, например, дикарь в ватерклозете, но вряд ли такой modus operandi приличествует человеку, претендующему на статус ученого.

С одной стороны, В. С. Непомнящего вполне устраивает «апелляция к пушкинскому гению как конечному аргументу», когда он, по собственному признанию, «упрется» в нее и «застрянет» 186.

С другой стороны, в таком уютном тупике не гарантировано бестревожное житье, поскольку исследователь берется категорически опровергать беглое недоуменное замечание насчет неудачного эпитета в пушкинской строке, высказанное семьдесят лет тому назад 187в позабытой всеми статье малоизвестного автора.

Как видно, В. С. Непомнящему померещилось, что падающие с нагих ветвей листья наносят удар по « начальной аксиоме » о безусловной гениальности гениального гения.

Такое впечатление, будто какие-то нахальные Майкельсон и Морли поставили возмутительный эксперимент, неопровержимо доказав, что эфирной гениальности Пушкина не существует в природе 188.

Словно бы пушкинистика вдруг перешла в разряд точных наук, где одно-единственное наблюдение способно опровергнуть фундаментальные положения теории. (Философ И. Лакатос указывает на «господствующую традицию рационального мышления», согласно которой «единичного высказывания, выражающего твердо установленный факт, достаточно для опровержения универсальной теории» 189. Эти слова можно проиллюстрировать следующим образом. Как известно, наблюдаемый факт падающего яблока послужил толчком к открытию закона всемирного тяготения, который позволяет сделать дедуктивные выводы о падении любых яблок, или камней, или кошек. Если вдруг обнаружится одно-единственное яблоко, падающее вверх, придется пересмотреть закон.)

Вопреки утверждению В. С. Непомнящего, нетрудно понять, как возникла аксиома о гениальности Пушкина. Она выведена индуктивным путем, от частных случаев к общему, и основывается на том, что Пушкин является автором нескольких гениальных, по всеобщему признанию, произведений. Не приходится сомневаться ни в конечном результате, ни в корректности метода.

Но далее возникает опасный методологический подвох. Из аксиомы о гениальности вытекает нигде не сформулированный, но действенный закон о безупречности Пушкина. Его прискорбная иррациональность замаскирована успешными образцами суждений в естественных науках, где принято действовать именно так, формулируя на основе исходного постулата всеобъемлющую закономерность. Строго говоря, это даже не закон, а ощущаемая интуитивно мощная подсознательная установка.

В результате творчество Пушкина объявляется безупречным от первой до последней строки. Его хамские грязные эпиграммы почитают шедеврами юмора, бесформенный «Борис Годунов» преподносится как вершина русской драматургии, мелкотравчатая развлекательная проза провозглашается квинтэссенцией величественной и мудрой простоты. И так далее, и тому подобное.

То, что такой способ рассуждений порочен в самой основе, коварно ускользает от внимания ученых мужей. Именно здесь происходит логический сбой, ввергающий пушкинистов в тягчайший грех — предвзятость к объекту изучения. Как следствие, научный анализ нередко сводится к экзегетическим упражнениям, а выводы подменяются панегириком. Соответственно, тут пролегает демаркационная линия, за которой в пушкиноведении простирается обширная область псевдонаучности.

Существует огромная разница между гуманитарными науками, в которых без индуктивного метода не обойтись, и точным знанием, где он зачастую неприемлем. И наоборот, дедуктивный способ рассуждений, столь плодотворный в точных науках, сплошь и рядом дает осечку на гуманитарном поприще.

Сами посудите: идя от общего к частному, мы будем вынуждены считать a priori безупречным любое стихотворение, принадлежащее перу гения. А значит, либо с ходу отвергать обнаруженные неувязки и противоречия, либо выискивать в них несуществующие смыслы.

Угодивший в эту простенькую методологическую ловушку В. С. Непомнящий, увы, отнюдь не одинок. Похвальная, в общем-то, привычка соблюдать правила рационального мышления может сослужить дурную службу, если ей следуют механически, без разбору. А незнание азов теории науки ведет к тому, что исследователи упоенно предаются созерцанию « главной аксиомы » о гениальности Пушкина, даже не понимая, откуда она взялась и какой с нее прок.

Но если набор исходных постулатов бесплоден и вдобавок рассыпается под грузом противоречий, его пора менять. Ничуть не претендуя на непогрешимость, я, тем не менее, рискну предложить свои поправки к базовой аксиоме пушкинистики. Они заключаются в нижеследующем.

Будучи не воплощением божества, а человеком, Пушкин оказался наделен не только достоинствами, но и недостатками, которые во многом определили его судьбу и творчество.

Творения Пушкина отнюдь не безупречны. Они содержат погрешности, подчас довольно грубые и нелепые.

Именно этим обстоятельством порождаются многочисленные спорные и темные места, наличие которых в произведениях Пушкина является общеизвестным фактом.

Может показаться, что автор этих строк вступает в неравную и безнадежную борьбу с авторитетом Пушкина. Ничего подобного.

Хочу особо подчеркнуть, что я считаю Пушкина действительно великим поэтом, который создал замечательные образцы поэтического мастерства и вывел русскую поэзию на новый уровень художественности. Но его громадные заслуги перед русской литературой обусловлены совсем не теми качествами, которые ему упорно приписывают.

Обыкновение усматривать в Пушкине беспредельное и всеохватное совершенство является не просто наивным, не только неправдоподобным, — оно мешает понять его творения и оценить по достоинству самого творца.

Именно то, в какой степени дар поэта возобладал над изъянами его личности, несомненно заслуживает искреннего восхищения.

Вряд ли сказанное придется по вкусу тем, кто преклоняется перед Пушкиным, считая его богоподобным существом. Накал их праведного гнева легко предвидеть, но, разумеется, я пишу вовсе не для них.

Говоря по самому большому счету, на свете всегда были, есть и будут люди, подсознательно жаждущие раствориться в нерассуждающем преклонении. Они обязательно утолят эту свою потребность, будь то в храме, на партийном собрании или над томиком стихов. Переубедить их невозможно, а порицать их нелепо.