Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Даже сознавая это, нельзя не подивиться тому, с каким искусством и размахом создан колоссальный пушкинский миф, как убрано и приглажено в нем все нечистое и неудобное, с какой причудливостью в Пушкине переплелись архетипические черты героя-солнца, мудрого прародителя, лихого Иванушки-дурачка, священного дитяти, дерзкого Прометея, безвинно убиенного пророка, и до чего всесторонне он утоляет жажду по святости, которой маялось атеистическое население СССР.

И все же, почему Сталин выбрал именно его?

Литературная значимость здесь абсолютно ни при чем, ведь на то, чтобы отодвинуть в тень гениального Достоевского, советской власти хватило бесстыдства. Разумеется, Пушкин «стал иконой» 19, по выражению Б. В. Томашевского, еще до большевистской революции. Однако фантасмагорический пушкинский миф был разработан и вдолблен в общественное сознание только к концу 1930-х годов, и с тех пор он стал безальтернативным.

Нет ничего странного в том, что вождь коммунистической партии учредил должность вождя отечественной словесности. Но Сталина угораздило назначить генсеком российского литературного Олимпа столь же сиятельную, сколь и скандальную фигуру, после чего адские труды выпали на долю согбенных литературоведов, постаравшихся вытесать идеологически безупречного кумира из классово чуждого дворянина, впридачу бабника, дуэлянта, картежника, кутилы, сноба, монархиста и политического ренегата. Впрочем, в итоге пушкинский миф оказался сработан настолько добротно, что пережил крах всех прочих советских мифов.

Казалось бы, уму непостижимо, с какой стати бывший семинарист и виршеплет, стукач царской охранки, трусливый и безжалостный параноик, гроссмейстер аппаратных интриг с великолепным кадровым нюхом, подмявший под себя огромную страну, вдруг распорядился всячески прославить и возвеличить именно Пушкина, после чего в 1937 году, на пике кровавой вакханалии отпраздновали с бредовой пышностью столетний юбилей гибелипоэта.

Спасибо Цветаевой за разгадку.

Кульминация пушкинского мифа кажется несуразной прихотью, мрачным бредом и случайным совпадением до тех пор, пока мы не поймем, что безошибочный выбор Сталина пал на поэта, который обладал замечательной способностью погружать совесть в «мертвый сон».

Такие качества писателя, как приспособленчество и подражательность, безусловно несовместимы с представлением о литературном величии. А поскольку Пушкин является гением, ему полагается быть основоположником, значит, новатором и, соответственно, нонконформистом.

Присмотревшись к этой гирлянде фальшивых титулов, прежде всего мы видим, что историческая роль и значение поэта раздуты самым бесцеремонным образом.

В первом издании Большой Советской энциклопедии (1940) Пушкин преподносится как «гениальный народный поэт, родоначальник новой русской литературы, создатель русского литературного языка» 20(Д. Я. Гершензон).

Столь пышная оценка пушкинских заслуг представляется широкой публике бесспорной по сей день. Например, в популярной брошюре из серии «100 человек, которые изменили ход истории», изданной в 2008 г., сказано: «Пушкин стоит у истоков новейшей русской литературы — причем это касается абсолютно всех ее „видов“ и „жанров“: поэзии, прозы, критики, драматургии. В сущности, он научил Россию говорить на современном русском языке» 21.

Анонимный автор книжечки вполне здраво предупреждает о том, что «Пушкин, превращенный в бронзовый памятник, превращается в мертвый стереотип» 22, но, похоже, и не догадывается, что легенда об отце-основателе русского языка и литературы имеет достаточно позднее происхождение.

Представление о том, будто писатель может в одиночку сформировать литературный язык и целиком преобразовать родимую словесность, отстоит слишком далеко от мало-мальского правдоподобия. На протяжении ста лет никто и не пытался приписывать Пушкину фантастическую роль праотца и демиурга.

«Заслуги предшественников Пушкина ничем так не могут быть почтены, как признанием всей важности того, что без их деятельности не могло бы произойти. Пушкин был наследником их, и, оценивая богатство, оставленное им, мы с тем вместе оцениваем и все то, что было ему завещано от прежних деятелей. Не было бы поэзии Пушкина, если бы ему не предшествовали сильные дарования, и полная художественность его произведений была плодом целого развития, которым наша литература может по справедливости гордиться» 23, — писал М. Н. Катков — ни много, ни мало, в 1856 году.

Сказав это, критик утверждал: «Конечно, главная заслуга в преобразовании литературного языка оказана не столько Пушкиным, сколько Карамзиным» 24.

Здесь уместно вспомнить, что Б. М. Эйхенбаум в 1923 г. указывая на статью П. А. Вяземского об И. И. Дмитриеве, опубликованную еще при жизни Пушкина, писал: «Настоящими основателями нового литературного языка Вяземский считает Дмитриева и Карамзина. Пушкин, конечно, не согласился бы с такой оценкой Дмитриева — предпочтение Дмитриева перед Крыловым характерно именно для Вяземского. Но главное не в этой оценке, а в самом вопросе о языке» 25.

По мнению В. В. Набокова, поэтический язык Пушкина «довольно рано был сформирован Карамзиным, Богдановичем, Дмитриевым, а особенно Батюшковым и Жуковским» 26, но главные заслуги реформаторов принадлежат все-таки не им: «Однако не Карамзин, а Крылов (и вслед за ним Грибоедов) первым превратил разговорный, приземленный русский язык в литературный, окончательно утвердив его в поэтических образцах, возникших после карамзинской реформы» 27. Вряд ли тут можно найти предмет для возражений.

До сих пор никто не позволял себе всерьез усомниться в том, что Пушкин безупречно владел как стихом, так и словом. Перед нами открываются сразу две отдельные темы, обширные и практически невозделанные. Обе заслуживают обстоятельного разбора, хотя в погоне за двумя зайцами мы рискуем отклониться далеко в сторону.

Все же отметим, что рассуждения Пушкина о тонкостях русского языка главным образом содержатся в болдинских неопубликованных набросках 1830-го года, которые собраны воедино под заглавием «Опровержение на критики и замечания на собственные сочинения».

Поэт пишет: «Вот уже 16 лет, как я печатаю, и критики заметили в моих стихах 5 грамматических ошибок (и справедливо)…» (XI, 148). В примечаниях Ю. Г. Оксмана к шестому тому десятитомного собрания сочинений Пушкина читаем: «Перечисляя далее эти ошибки, Пушкин имел в виду стихи в поэмах „Кавказский пленник“, часть I („Остановлял он долго взор // На отдаленные громады“) и „Руслан и Людмила“, песнь III („На теме полунощных гор“), строку в стихотворении „Буря“ („И ветер воил и играл“), примечание к „Полтаве“ („Мазепа сватал свою крестницу, но был отказан“) и одно слово в „Борисе Годунове“, сцена: „Ночь. Келья в Чудовом монастыре“ („Он говорил игумену и братьи“). Все эти ошибки были исправлены Пушкиным в ближайших переизданиях названных произведений» 28.