Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Предпринятое в «маленьких трагедиях» обращение к нравственной проблематике безусловно служит своего рода «опровержением на критики». Но хотя строй пушкинской лиры ощутимо изменяется, никак нельзя сказать, что поэт чувствует себя в новой стихии как рыба в воде и радует внушительными достижениями.

Мы узнаем из «маленьких трагедий», что люди могут убивать из корысти либо зависти [31] Кстати о безнравственности. Ныне известно, что Моцарт умер от почечной болезни, так что Сальери, учитель Бетховена, Шуберта и Листа, не был подлым убийцей своего друга 165 . Тем не менее, большинство русских читателей нужно переубеждать, доказывая, что выдающийся композитор пал жертвой клеветы. Как ни печально, автор «Моцарта и Сальери» построил сюжет своей пьесы на грязных домыслах. , что убийца способен обольщать вдову своей жертвы, что горе нельзя заглушить пьяным разгулом. Никакими художественными открытиями драматург нас при этом не балует. То есть из набора эффектных эпизодов не следует ничего, кроме самоочевидных банальностей. Увы, надо быть законченным профессиональным пушкинистом, чтобы, к примеру, всерьез объявить новаторством сжатый пересказ мольеровского «Дон Жуана» и пытаться обнаружить в нем бездну потрясающих смыслов.

Без сомнения, человечество награждает званием великого писателя лишь тех творцов, которые сумели высказать небывалое прежде слово о мире и о человеческой душе. Но Пушкин от поиска новых истин отказывался принципиально, наотрез.

«Век может идти себе вперед, науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, — то поэзия остается на одном месте, не стареет и не изменяется. Цель ее одна, средства те же» (VI, 540–541), — писал он в черновиках 1830 г. Соответственно, по его мнению, «критике нет нужды разбирать, что̀ стихотворец описывает, но как описывает» (VI, 540).

Впрочем, самобытностью ума Пушкин никогда не отличался. Идею об извечной неизменнности поэзии он прямо позаимствовал из опубликованной в 1820 г. статьи К. Ф. Рылеева, где сказано: «Истинная поэзия в существе своем всегда была одна и та же, равно как и правила оной. Она различается только по существу и формам, которые в разных веках приданы ей духом времени, степенью просвещения и местностию той страны, где она появлялась» 166.

Бросается в глаза, что тезис Рылеева в пушкинском пересказе утрачивает важные нюансы, подвергаясь карикатурному огрублению.

Заимствованная и обкромсанная Пушкиным мысль граничит с абсурдом неспроста. Коль скоро поэты, по его мнению, обречены тысячелетиями перепевать одно и то же, они безусловно не нуждаются в поисках собственного пути, будучи заведомо избавленными от мук самоанализа и бремени умственных усилий. Им достаточно набить руку в стихосложении, выработав удачный «каданс», чтобы затем пробавляться беззастенчивым литературным воровством.

Такая концептуальная основа творчества наиболее удобна при сочетании ленивого ума и не слишком чистоплотной души. Именно таким подходом к поэзии Пушкин руководствовался неукоснительно.

Начиная с 1829 года, болезненные уколы критиков настоятельно диктовали «большому практику» необходимость перемен. Как на грех, прокладывать самобытный путь он отродясь не умел. Приходилось кое-как, с ощутимой натугой комбинировать апробированные слагаемые авторской манеры, заведомо сулившие удачу.

Несомненной попыткой повторить бурный успех «Кавказского пленника» становится «Тазит», причудливый гибрид романтического антуража и бескрылого морализаторства. В поэме изображен юный чеченец, стихийно исповедующий образцовое христианское милосердие в среде кровожадных мусульман. Он от природы добр и мечтателен, совершенно чужд разбойным нравам горцев, разве что не зачитывается Ричардсоном и Руссо.

Наверно, переодетая в штаны Татьяна Ларина, парящая « над » кавказскими горами, самому Пушкину показалась надуманной и скучной. Поэма «Тазит» осталась незаконченной.

Одновременно, в конце 1829 г. Пушкин принялся за драму «Русалка», также не дописанную. По ходу пьесы обесчещенная князем дочь мельника топится в Днепре, становится русалкой, рожает дочь и замышляет месть своему возлюбленному. Это также смесь из полюбившихся публике жанров, и на сей раз карамзинский сентиментализм «Бедной Лизы» приправлен романтической фантастикой в духе Порфирия Байского [32] Под этим псевдонимом О. М. Сомов опубликовал в 1829 г. повесть «Русалка»; ее действие, как и в одноименной пушкинской драме, происходит в Малороссии. Фантастика Сомова достоинствами не блещет, так что Пушкин не гнушался красть даже у нищих. .

Сентиментальная нравоучительная окраска «Тазита» и «Русалки» знаменует несомненный отход от выхолощенных принципов «искусства для искусства». С другой же стороны, опять-таки вместо «преодоления субъективизма романтического мышления, в свою очередь преодолевшего рационалистический схематизм и отвлеченность классицизма» (Г. А. Гуковский), Пушкин явно движется вспять, обнаруживая полное отсутствие «социально-исторического понимания человека» 167.

Точно так же ни малейших черточек критического реализма не обнаруживается в поэме «Анджело» (1833), напечатанной в альманахе «Новоселье» в апреле 1834 г.

История создания этого произведения проста, как садовые грабли. Не слишком утруждаясь творческими поисками, Пушкин просто-напросто взял за основу комедию Шекспира «Мера за меру» и переработал ее в поэму.

Считать «Анджело» самостоятельным произведением зрелого мастера нет никаких оснований. По мнению А. А. Долинина, поэма «представляет собой не пушкинскую вольную переделку, а выборочный перевод Шекспира» 168. К тому же, как подметил Ю. М. Лотман, поэт самым тщательным образом препарировал текст комедии, исключив из своей поэмы все «дающие основания для аллюзий стихи шекспировского текста» 169.

Как-то даже неловко объяснять, что создание поэмы «Анджело» имело бы смысл только при творческом переосмыслении шекспировской комедии с позиций пушкинской эпохи. Причем, конечно же, не в духе политической злободневности, а на уровне вечно живых истин, которые для новых поколений могут вдруг озариться иным светом.

Однако Пушкин поступил наоборот, лишив «Анджело» даже намека на актуальность, и современники по достоинству оценили его посильный вклад в сокровищницу мировой литературы. Публикация поэмы прошла незамеченной, только журнал «Молва» удостоил новое произведение Пушкина небольшой заметки. Анонимный критик вяло похвалил поэта за несомненное мастерство и упрекнул за то, что тот, «не обращая внимания на современное, его окружающее», пытается «воскресить прошлое, идти назад» 170.