Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Таким образом, при «удивительной разноголосице суждений о самом содержании поэмы, о смысле ее сюжета» 176(М. Н. Виролайнен) приходится констатировать, что «Медный всадник» представляет собой небывалую в мировой литературе головоломку.

Говоря подробнее, крупнейшие пушкинисты выдвигали абсолютно противоположные трактовки пушкинского произведения. Например, С. М. Бонди полагал, что поэма является апологией Петра I, восторжествовавшего над жалким обывателем: «Медный всадник, целую ночь преследующий по улицам Петербурга „бедного Евгения“, смирившегося наконец перед необоримой силой „чудотворного строителя“», является «символом, выражающим в условной форме … большое и важное обобщение» и содержит «глубокий и мудрый познавательный вывод» 177(курсив автора). Наоборот, Ю. М. Лотман решил, что «историческая безжалостность преобразовательной деятельности Петра I становится в „Медном всаднике“ страшным упреком всему делу преобразования» 178.

В. Я. Брюсов, ссылаясь на мнение польского профессора И. Третьяка, считал, что в поэме Пушкина «европейский индивидуализм вступает в борьбу с азиатской идеей государства в России», потерпев «полное поражение». Тем не менее, «когда восстает на него свободный дух единичного человека, „державец полумира“ приходит в смятение. Он покидает свою „огражденную скалу“ и всю ночь преследует безумца, только бы своим тяжелым топотом заглушить в нем мятеж души» 179.

Острый политический подтекст усматривал в «Медном всаднике» Д. Д. Благой, полагавший, что «в символических образах Петра и Евгения Пушкин изображает социальную борьбу деклассированного русского дворянства с самодержавием, борьбу, одним из ярких эпизодов которой, происшедшим на глазах самого Пушкина, было восстание декабристов» 180. Впрочем, позже исследователь дезавуировал свое мнение, и поэма стала иллюстрацией к его излюбленному тезису о том, что «Пушкин не был апологетом института самодержавия, неизменно подчеркивая его антигуманистический, бесчеловечный характер» 181.

Итак, за полтораста лет исследователи не смогли выяснить, что именно Пушкин хотел выразить своей поэмой. И немудрено, поскольку тут явно сказывается все тот же эффект субъективного привчитывания.

Поняв это, мы приходим к необходимости попытаться извлечь содержимое поэмы в чистом виде, элиминировав примесь личных психологических проекций. Иными словами, чтобы понять ход мысли автора в «Медном всаднике», необходимо разобраться в складе его ума.

Эта задача кажется непосильной. Как известно, Пушкин гениален до такой степени, что его мышление непостижимо для простых смертных.

Умственные способности великого поэта в прижизненных отзывах удостаивались самых лестных аттестаций. «В Пушкине я нашел еще больше, чем ожидал. Такого мозгу кажется не вмещает уже ни один русский череп, по крайней мере ни один из ощупанных мною» 182, — восторгался юный И. В. Киреевский в письме к С. А. Соболевскому под впечатлением от знакомства с прославленным поэтом.

С другой стороны, как помнит читатель, на страницах этой книги приходилось не раз отмечать, что письменная продукция такого необыкновенного мозга не блещет ни оригинальностью, ни глубиной, ни даже логической связностью. Загадка налицо.

Что ж, продолжим обзор мемуаров. Кс. А. Полевой в посмертной статье о поэте (1837) писал: «Вообще Пушкин обладал необычайными умственными способностями», поскольку «он обо всем судил умно, блестяще и чрезвычайно оригинально» 183. Оказывается, могучий пушкинский интеллект наиболее ярко проявлялся в устном общении: «Одушевленный разговор его был красноречивою импровизациею, так что он обыкновенно увлекал всех, овладевал разговором, и это всегда кончалось тем, что другие смолкали невольно, а говорил он. Если бы записан был хоть один такой разговор Пушкина, похожий на рассуждение, перед ним показались бы бледны профессорские речи Вильмена и Гизо» 184.

Пожалуйста, вдумайтесь в горький смысл этой похвалы. Оказывается, замечательные мысли писателя было некому записывать ! И в результате, увы, человечество понесло трагичную, невосполнимую потерю.

Но Кс. А. Полевой не знал, что Пушкин, по счастью, в 1833–1835 г.г. вел дневник, вследствие чего потомкам дано хотя бы отчасти судить о его раздумьях и беседах.

Мало что может сравниться с трепетным наслаждением, которое испытывает поклонник гениального поэта при знакомстве с его собственноручными ежедневными записями. Будем надеяться, под обложкой пушкинской тетради ЛБ № 4419 нас ожидает поразительное пиршество мысли.

Прочтем, например, изложение разговора с младшим братом императора Михаилом Павловичем 18 декабря 1834 г.

«Утром того же дня встретил я в Дв.<���орцовом> саду в.<���еликого> кн.<���язя>. — Что ты один здесь философствуешь? — Гуляю. — Пойдем вместе. Разговорились о плешивых: — Вы не в родню, в вашем семействе мужчины молоды оплешивливают. — Государь Ал.<���ександр> и К.<���онстантин> П.<���авлович> оттого рано оплешивили, что при отце моем носили пудру и зачесывали волоса; на морозе сало леденело, — и волоса лезли. Нет ли новых каламбуров? — Есть, да нехороши, не смею представить их в.<���ашему> в<���ысочеств>у. — У меня их также нет; я замерз. — Доведши в.<���еликого> к.<���нязя> до моста, я ему откланялся (вероятно, противу этикета)» (XII, 334).

Все это не слишком смахивает на беседу умных людей, способную затмить «профессорские речи Вильмена и Гизо». Да и автор дотошной записи выглядит, страшно сказать, не великим мыслителем, а скорее тщеславным придворным тупицей.

Усердно читая дневник, можно все-таки обнаружить образчики оригинальных устных рассуждений Пушкина.

22 декабря в гостях у Е. М. Хитрово поэт снова разговорился с великим князем Михаилом Павловичем, который «был очень любезен и откровенен». В дневнике записан их обмен репликами, например: «Vous êtes bien de votre famille, сказал я ему: tous les Romanof sont révolutionnaires et niveleurs. („Вы истинный член вашей семьи. Все Романовы революционеры и уравнители“ — франц .) — Спасибо: так ты меня жалуешь в якобинцы! благодарю, voilà une réputation que me manquait» («Вот репутация, которой мне недоставало» — франц .) (XII, 335, 488).

Благодаря конкретному примеру стало ясно, в чем дело, и почему Кс. А. Полевого так восхищало пушкинское умение вести беседу. В короткой парадоксальной реплике наглядно запечатлен стиль его мышления, неглубокого, лишенного логической стройности, рассчитанного на внешний эффект. Этакими пустопорожними каламбурами, бойкими перлами салонного остроумия Пушкин сыпал направо и налево, а иные современники считали их проявлением колоссального ума.

Но вот что сказано в характеристике директора Царскосельского лицея Е. А. Энгельгардта на юного Пушкина, датированной 16 марта 1816: «…он боится всякого серьезного учения, и его ум, не имея ни проницательности, ни глубины, совершенно поверхностный, французский ум» 185. Сравните с отзывом писателя из круга любомудров Н. А. Мельгунова о тридцатишестилетнем знаменитом поэте: «Был остроумен, блестящ, без особенной глубины; склад ума его был более французский, чем немецкий…» 186.