Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Чтобы выстоять под прессом безликой государственной машины, нужен особый сорт храбрости. Необходимы стойкость, внутренняя свобода, отвращение к кривде.

Ничего этого в характере Пушкина, увы, и близко не было.

Теперь мы можем понять, почему с тех пор в пушкинской биографии отчетливо прослеживается благоприобретенная привычка сторониться опальных и «падших». Чрезмерная опасливая расчетливость, впервые обнаружившаяся в Тирасполе, впоследствии неизменно брала верх над чувством солидарности с гонимыми. Проще говоря, в перевоспитавшемся Пушкине глубоко засело ползучее шкурничество. Рассмотрим хорошо документированные и всесторонне изученные примеры.

В январе 1832 г. в Москве молодой философ и публицист И. В. Киреевский начал выпускать литературный журнал «Европеец», однако после выхода всего лишь двух номеров издание подверглось запрещению. Недреманное око III Отделения узрело в публикуемых Киреевским рецензиях опасные политические подтексты, а Николая I сильно разгневала статья «Горе от ума», в которой самодержец усмотрел, по выражению А. Х. Бенкендорфа, «самую неприличную и непристойную выходку на счет находящихся в России иностранцев» 223.

Кн. П. А. Вяземский выразил свое негодование по поводу закрытия «Европейца» в пространном письме А. Х. Бенкендорфу. В. А. Жуковский отправил два протестующих письма, и главе III Отделения, и Николаю I, а затем пытался защитить И. В. Киреевского в беседе с царем.

Надо полагать, они действовали не только из соображений корпоративной этики или родственных побуждений (Киреевский доводился Жуковскому племянником). Тайная полиция создала вопиющий прецедент, без суда и следствия запретив журнал за статьи, прошедшие цензуру. И мыслящие люди, наделенные честью и совестью, не смогли отмолчаться.

К тому же тогда в России выходило всего восемь литературных журналов, но интерес представляли только два из них, «Московский телеграф» и «Телескоп» 224. На новое периодическое издание возлагались большие надежды. Сотрудничать с «Европейцем» согласились В. А. Жуковский, кн. П. А. Вяземский, Е. А. Баратынский, Н. М. Языков, А. И. Тургенев, кн. В. Ф. Одоевский.

Что касается Пушкина, то как раз накануне запрещения журнала он послал Киреевскому пять строф из «Домика в Коломне» для публикации в «Европейце», причем в сопроводительном письме не скупился на похвалы: «Дай бог многие лета Вашему журналу! если гадать по двум первым №, то Европеец будет долголетен. До сих пор наши журналы были сухи и ничтожны или дельны да сухи; кажется Европеец первый соединит дельность с заманчивостию» (XV, 9).

А уже спустя десять дней, 14 февраля Пушкин писал И. И. Дмитриеву: «Вероятно Вы изволите уже знать, что журнал „Европеец“ запрещен в следствие доноса. Киреевский, добрый и скромный Киреевский, представлен правительству сорванцем и якобинцем! Все здесь надеются, что он оправдается и что клеветники — или по крайней мере клевета — устыдится и будет изобличена» (XV, 12).

Судя по этим двум письмам, для Пушкина было бы прямым долгом чести вслед за Жуковским и Вяземским заступиться за такой перспективный журнал и оклеветанного И. В. Киреевского! Тем более, его отношения с императором и Бенкендорфом в прошлом году стали чрезвычайно теплыми.

Однако поэт почел за благо промолчать и не вмешиваться. Видите ли, в то время Пушкин был всецело поглощен своим проектом новой литературно-политической газеты «Дневник» и предпринимал хитроумные маневры, еще с прошлого года лавируя между императором и III Отделением, стараясь привлечь в соредакторы журналиста Н. И. Тарасенко-Отрешкова, а главное, пытаясь столковаться с Н. И. Гречем за спиной Ф. В. Булгарина 225. И к лету его дела наконец пошли на лад, судя по тому, что Греч бодро сообщил в письме Булгарину 1 июня 1832 г.: «С Пушкиным мы сходимся довольно дружно, и я надеюсь, что сойдемся в деле. Но, ради Бога, не думай, чтоб я тобою пожертвовал. Улажу все к общему удовольствию» 226.

Сами посудите, в такой сложной и щекотливой ситуации Пушкин никак не мог рисковать благоволением государя, пытаясь вступиться за Киреевского. Здесь надо еще принять в расчет, какими важнейшими соображениями он руководствовался. По свидетельству кн. П. А. Вяземского, Пушкин «принялся за журнал вовсе не из литературных видов, а из экономических. Ему нужны были деньги, и он думал, что найдет их в журнале» 227. Как видим, поэт не решился отстаивать попранную в его глазах справедливость по достаточно веской причине.

Впрочем, не прошло и каких-то пяти месяцев после запрещения «Европейца», как Пушкин осмелел настолько, что послал И. В. Киреевскому сочувственное письмо в обход казенной почты.

«Я прекратил переписку мою с Вами, опасаясь навлечь на Вас лишнее неудовольствие или напрасное подозрение, не смотря на мое убеждение, что уголь сажею не может замараться. Сегодня пишу Вам по оказии, и буду говорить Вам откровенно» (XV, 26) — пишет он 11 июля 1832 г.

Для начала автор письма тонко объясняет свое полное бездействие по ходу скандала вокруг «Европейца». Он имеет в виду случившееся в том же феврале недоразумение с публикацией стихотворения «Анчар», где А. Х. Бенкендорф между строк усмотрел крамольные намеки на подавление польского восстания в 1831 г. 228. Однако за неполных полмесяца дело благополучно разъяснилось, после чего шеф жандармов от лица императора прислал поэту в знак примирения дорогой подарок, свежеизданное сорокатомное собрание законов Российской Империи.

Так что на поверку пушкинские намеки ради самооправдания не обладают ни малейшим правдоподобием. Более того, пользуясь вернувшимся благорасположением властей, постаравшихся загладить неловкий казус, он вполне мог вступиться за Киреевского с тем же пылом, с каким он только что защищал себя.

Пушкин продолжает, выказывая отменную осведомленность и горячее сочувствие: «Запрещение Вашего журнала сделало здесь большое впечатление; все были на Вашей стороне, то-есть на стороне совершенной безвинности; донос, сколько я мог узнать ударил не из Булгаринской навозной кучи, но из тучи. Жуковский заступился за Вас с своим горячим прямодушием; Вяземский писал к Бенкендорфу смелое, умное и убедительное письмо. Вы одни не действовали, и вы в этом случае кругом неправы. Как гражданин лишены Вы правительством, одного из прав всех его подданных; Вы должны были оправдываться из уважения к себе и смею сказать, из уважения к государю; ибо нападения его не суть нападения Полевого или Надеждина. Не знаю: поздно ли; но на Вашем месте я бы и теперь не отступился от сего оправдания; начните письмо Ваше тем что долго ожидав запроса от правительства Вы молчали до сих пор, но etc. Ей богу это было бы не лишнее» (курсив автора. XV, 26).