Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Почуяв, но не распознав окончательно аромат фальши, ученый делает осторожный вывод: «это стихотворение представляет, пожалуй, особенно сложный случай: пушкинское подражание Христу 1823 года — подражание с дистанцией и тянет на „ролевое“ стихотворение» 290.

А вот здесь интуиция С. Г. Бочарова великолепна. «Сеятель» в корне противоположен духу Евангелия. Но этим не исчерпывается « особенно сложный случай ».

Если судить не сугубо по тексту стихотворения, а также и по соседним страницам тетради, бросается в глаза то, как пушкинское разудалое глумление над Библией и Святой Троицей вдруг сменяется взлетом на вершину профетического отчаяния. В естественность такого перепада трудно поверить.

Фокус в том, что стихотворение создано по вполне конкретному поводу и с четко сознаваемой целью. Правда, тонкий замысел Пушкина пока сумел оценить один-единственный читатель на свете. Тот его современник, ради кого и был написан «Сеятель».

До сих пор не получило надлежащей оценки то крайне значимое обстоятельство, что стихотворение «Свободы сеятель пустынный…» является частью письма к А. И. Тургеневу от 1 декабря 1823 г.

Как отмечалось выше, попытка С. Г. Бочарова отследить смысловые взаимодействия между стихотворением и письмом не дала иных плодов, кроме смутного недоумения.

Даже такой выдающийся знаток пушкинского творчества, как Б. Л. Модзалевский, не смог уловить важный подтекст, заложенный в письме, которое начинается так: «Вы помните Кипренского, который из поэтического Рима напечатал вам в С.<���ыне> От.<���ечества> поклон и свое почтение. Я обнимаю вас из прозаической Одессы, не благодаря ни за что, но ценя в полной мере и ваше воспоминание и дружеское попечение, которому обязан я переменою своей судьбы. Надобно подобно мне провести 3 года в душном Азиатском заточении чтоб почувствовать цену и не вольного Европейского воздуха. Теперь мне было бы совершенно хорошо, еслиб не отсутствие кой-кого. Когда мы свидимся, вы не узнаете меня, я стал скучен как Грибко и благоразумен как Чебатарев…» (XIII, 79).

Комментируя первую фразу этого абзаца, Б. Л. Модзалевский вынужден откровенно признаться: «Почему Пушкину осталось столь памятно письмо Кипренского с мимолетным упоминанием о Тургеневе, появившееся за 6 лет до того, и почему он вспомнил его, пиша Тургеневу, — представляется непонятным» 291.

Между тем ученый цитирует в своем примечании упомянутую публикацию, где живописец предпринимает мысленное путешествие с чужбины на родину: «Милан не прогневается, подождет, покуда я съезжу в Петербург, повидаться с почтенными соотечественниками моими. — Вот я на дрожках приехал на славный Васильевский Остров: здравствуйте, любезная Академия Художеств! Потом пробираюсь через Исакиевский мост: сердце радуется при виде Невы и великолепного города: кланяюсь монументу Петра, оттуда на Невский проспект, заезжаю в Морскую к С. С. Уварову, встречаю у него А. И. Тургенева, Г. Жуковского и желаю им доброго здоровья» 292.

Возьму на себя смелость разрешить загадку, подмеченную Б. Л. Модзалевским. Проводя параллель между собой и Кипренским, Пушкин ясно дает понять, что также совершает воображаемое путешествие в Петербург и мечтает о возвращении.

Столь же красноречива и приведенная далее в письме цитата из И. И. Дмитриева, где поэт просит друзей извинить его исчезнувшую « прежнюю живость », « молчаливость » и « уныние ». Четыре строчки взяты из написанного в 1800 г. стихотворения «К друзьям моим ( по случаю первого свидания с ними после моей отставки из оберпрокуроров Правит. Сената)» (курсив добавлен) 293.

Хитросплетение пушкинских намеков распутывается однозначно. Благодаря « дружескому попечению » высокопоставленного вельможи состоялся переезд Пушкина из опостылевшего Кишинева в Одессу. А следовательно, А. И. Тургенев способен выхлопотать у властей и полное прощение, которого Пушкин, по собственному мнению, теперь вполне заслуживает. Бывший «певец свободы» надеется на скорое свидание с друзьями в столице и всячески дает адресату понять, что решительно изменил свое поведение, утихомирился и благоразумно держит язык за зубами.

Предосторожность далеко не излишняя, поскольку А. И. Тургенев, при всем своем истинно христианском доброхотстве, отличался осторожностью умудренного царедворца 294и часто бранил юного поэта за «площадное вольнодумство» 295.

Покончив с необходимой преамбулой, Пушкин оказывает страстному коллекционеру поэтических новинок и усердному собирателю рукописей А. И. Тургеневу приятную любезность: «К стати о стихах: вы желали видеть оду на смерть Н. она не хороша, вот вам самые сносные строфы» (XIII, 78). Далее в письме следуют четыре строфы из оды «Наполеон» с комментарием: «Эта строфа ныне неимеет смысла, но она писана в начале 1821 года — впроччем это мой последний либеральный бред, я закаялся, и написал на днях подражение басни умеренного Демократа И. Х. (изыде сеятель сеяти семена своя)» (XIII, 79).

После чего приводится стихотворение «Свободы сеятель пустынный…», которое здесь выглядит, если разобраться, не просто лестным подарком поэта своему поклоннику.

Текст безусловно включен в общую композицию письма и наделен важнейшей смысловой нагрузкой. Пушкин старается смягчить впечатление от « либерального бреда » оды Наполеону, где говорится о пробужденном от рабства мире и царском трупе, лежащем во прахе на площади мятежной . Презрительное отрицание народной революционности в «Сеятеле» создает благовидный идейный противовес шокирующе крамольным строфам.

В примечаниях к письму Б. Л. Модзалевский отмечает, что ода «Наполеон» на самом деле написана Пушкиным «не „в начале“ (как он пишет Тургеневу), а в июле 1821 г., по получении известия о кончине Наполеона, последовавшей 23 апреля ст. стиля 1821 г.» 296. Впоследствии М. Я. Цявловский и Т. Г. Зенгер уточнили, что первая редакция «Наполеона» «написана в сентябре — в первых числах ноября (не позднее 10-го) 1821 г.» (II/2, 1103).

Вряд ли Пушкин с его великолепной памятью нечаянно погрешил против хронологии. Надо полагать, он намеренно сместил дату, пытаясь отодвинуть написание крамольной оды как можно дальше в прошлое. Зато, переписывая для А. И. Тургенева целиком новое стихотворение «Сеятель», Пушкин стремится подтвердить данную в начале письма игривую самохарактеристику, согласно которой отринувший « прежнюю живость » поэт « стал скучен » и « благоразумен ». Подразумевается, что теперь высокопоставленный придворный покровитель может смело выхлопотать у царя помилование для вразумленного и бесповоротно исправившегося Пушкина.

Письмо А. И. Тургенева, в ответ на которое поэт послал строфы из «Наполеона» и стихотворение «Сеятель», было первоначально адресовано в Кишинев, Ф. Ф. Вигелю. Тот 8 октября 1823 г. переслал его Пушкину, пояснив: «Посылаю вам, любезнейший Александр Сергеевич, письмо Тургенева, более вам, чем мне, принадлежащее» (XIII, 68).