Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Столь тревожная для полицейского ока причуда за ним числилась давно. Жители Кишинева рассказывали, что нередко Пушкин разгуливал по городу в экзотическом обличии турка, или грека, или еврея, или цыгана и тому подобное 82. Сходным образом поэт развлекался и на Псковщине. «Он изыскивал средства для отыскания живой народной речи в самом ее источнике; ходил по базарам, терся, что называется, между людьми, и весьма почтенные люди города видели его переодетым в мещанский костюм, в котором он даже раз явился в один из почетных домов Пскова», — отмечал П. В. Анненков 83.

Пушкинисты привыкли с умилением видеть в тяге Пушкина к чужим одеяниям проявления похвального демократизма и интернациональной «всеотзывчивости». Но можно предполагать, здесь срабатывали те же психологические пружины, что и на литературном поприще, где Пушкин также старался обрядиться поначалу в стилистику Державина, затем Батюшкова, после Байрона, Шекспира и так далее. Об этом, впрочем, нужен разговор отдельный.

Всякому не возбраняется по-разному истолковать потребность Пушкина в маскараде, либо как душевный артистизм и стремление к перевоплощениям, либо как страсть ко внешним эффектам, а может, проявление стойкой привычки к лицедейству на почве неуверенности в себе. Однако, без сомнения, полицейские чины сильно встревожились, узнав, что ссыльный вольнодумец отирается среди простонародья в переодетом виде — то ли ходит на конспиративные встречи, то ли вербует сообщников и подстрекает крестьян к бунту. Вот жернова тайного сыска и пришли в движение.

Помимо расспросов об одежде, агент Бошняк явно интересовался, не пел ли Пушкин крестьянам какие-либо песни антиправительственного содержания. На это Д. С. Катосов отвечал: «отнюдь не слышно, чтобы он сочинял или пел какие-либо возмутительные песни, а еще менее — возбуждал крестьян». То же самое засвидетельствовал игумен Иона: «Никаких песен он не поет и никакой песни им в народ не выпущено» 84.

Эту вторую линию расследования пушкинистам удалось заметить. По мнению опубликовавшего «Записку о Пушкине» А. А. Шилова, «видно, что его подозревали в „сочинении и пении возмутительных песен и в возбуждении крестьян к вольности“». Пришедший к такому же выводу Б. Л. Модзалевский упоминает «легендарное предание об участии Пушкина в хоре слепцов и заарестовании его исправником, не узнавшим поэта», полагая, что источником подозрения, скорее всего, «не был донос, а только сплетни-слухи», которым дали пищу «близость к простому народу, какие-то разговоры с крестьянами, посещение ярмарок в Святогорском монастыре, интерес к народным песням» 85.

По забавному стечению обстоятельств ничего не подозревавший Пушкин едва не угодил за решетку.

Зато разъяснившему недоразумение А. К. Бошняку дали орден Святой Анны второй степени с алмазами, а его патрон, граф И. О. Витт, стал кавалером ордена Александра Невского 86. Похоже, искусных рыцарей плаща и чернильницы наградили не только за собранный попутно обильный компромат на чиновников и помещиков Псковской губернии.

К рапорту Бошняка от 1 августа прилагались два отчета о проведенной операции, под литерами «А» и «В», соответственно, о Пушкине и обо всем прочем, не касавшемся главной цели вояжа. Вторая записка с карандашными пометками царя, сделанными 7 августа, благополучно сохранилась в архивах, а первую он, очевидно, велел уничтожить 87. При этом черновики Бошняка полицейские буквалисты не тронули, таким образом, до нас дошли чрезвычайно важные и отрадные сведения, которые государь император почерпнул в записке «А».

Обрыскавшему Святогорский монастырь и окрестные села секретному агенту посчастливилось выяснить, что «Пушкин ведет себя несравненно осторожнее противу прежнего; что он говорун, часто возводящий на себя небылицу, что нельзя предполагать, чтобы он имел действительные противу правительства намерения; что он столь болтлив, что никакая злонамеренная шайка не решится его себе присвоить; наконец, что он человек, желающий отличить себя странностями, но вовсе не способный к основанному на расчете ходу действий» 88.

Беседуя с уездным судьей Толстым и смотрителем по винной части Трояновским, Бошняк узнал, что «Пушкин живет весьма скромно, ни в возбуждении крестьян, ни в каких-либо поступках, ко вреду правительства устремленных, не подозревается». А за обедом у судьи бывший губернский предводитель дворянства, полковник А. И. Львов, «человек богатый и отменно здравым рассудком одаренный», дал о поэте такой отзыв: «известные по сочинениям мнения Пушкина, яд, оными разлитый, ясно доказывают, сколько сей человек, при удобном случае, мог бы быть опасен; что мнения его такого рода, что, отравив единожды сердце, никогда уже измениться не могут». Но, «впрочем, поступки Пушкина отнюдь с прежними писаниями его не согласны; что он, Львов, хотя и весьма близкий ему сосед, но ничего предосудительного о нем не слышит; что Пушкин живет очень смирно, и что совершенно несправедливо, чтоб он старался возбуждать народ» 89.

Крестьянин И. Н. Столарев рассказал мнимому ботанику, что Пушкин «ведет себя весьма просто и никого не обижает; ни с кем не знается и ведет жизнь весьма уединенную». Хозяин гостиницы Д. С. Катосов заявил, «что он скромен и осторожен, о правительстве не говорит, и вообще никаких слухов о нем по народу не ходит». На вопрос Бошняка: «не возмущает ли Пушкин крестьян?» — игумен Иона отвечал: «он ни во что не мешается и живет, как красная девка». Проезжая через удельную деревню Губину, «соседственную с селом Пушкина», Бошняк выведал у встречного крестьянина, «что Пушкин нигде в окружных деревнях не бывает, что он живет весьма уединенно, и Губинским крестьянам, ближайшим его соседям, едва известен» 90.

Более того, уездный заседатель Чихачев, лично знакомый с поэтом, поведал тайному агенту: «Пушкин ведет себя весьма скромно и говаривал не раз: „Я пишу всякие пустяки, что в голову придет, а в дело ни в какое не мешаюсь. Пусть кто виноват, тот и пропадает; я же сам никогда на галерах не буду“» 91.

Вот какую пользу могут принести тревожные слухи о простонародной рубашке, широкополой шляпе и песнях. Если, конечно, с ними разберется опытный агент.

В заключение автор записки сообщил: «удостоверясь, что Пушкин не действует решительно к возмущению крестьян, что особого на них впечатления не произвел, что увлекается, может быть, только случайно к неосторожным поступкам и словам порывами неукротимых мнений, а еще более — желанием обратить на себя внимание странностями, что действительно не может быть почтен, — по крайней мере, поныне, — распространителем вредных в народе слухов, а еще менее — возмутителем, — я, согласно с данными мне повелениями, и не приступил к арестованию его» 92.