Николай Гуданец - Загадка Пушкина

«Судьба его висела на волоске, — пишет П. Е. Щеголев, — но мы знаем, что ему легко было оправдаться в обвинении, возводимом на него: стоило только указать, что все стихотворение написано им еще до 14 декабря» 101. Вместо эффектного разоблачения приключился конфуз — впрочем, отрадный для обоих участников дознания.

Инцидент со стихотворением «На 14 декабря» весьма интересовал закадычного друга Пушкина Ф. Ф. Вигеля, поскольку один из главных обвиняемых по этому делу, гвардии штабс-капитан А. И. Алексеев, доводился ему племянником. Само собой, Вигель не преминул разузнать подробности, и в его изложении дело выглядело так: «Государь пожелал сам видеть у себя в кабинете поэта, мнимого бунтовщика, показал ему стихи и спросил: кем они написаны? Тот не обинуясь сознался, что он. Но они были писаны за пять лет до преступления, которое будто бы они восхваляют, и даже напечатаны под названием „Андрей Шенье“. В них Пушкин нападает на революцию, на террористов, кровожадных безумцев, которые погубили гениального человека. Небольшую только часть его стихотворения, впрочем, одинакового содержания, неизвестно почему цензура не пропустила, и этот непропущенный лоскутик, который хорошенько не поняли малограмотные офицерики, послужил обвинительным актом против них. Среди бесчисленных забот государь, вероятно, не захотел взять труда прочитать стихи; без того при малейшем желании увидел бы он, что в них не было ничего общего с предметом, на который будто они были написаны. Пушкин умел ему это объяснить, и его умная, откровенная, почтительно-смелая речь полюбилась государю» 102.

Ф. Ф. Вигелем допущена маленькая неточность, «Андрей Шенье» датируется маем — июнем 1825 г. (II/2, 1163), но в остальном его пересказу слов Пушкина следует доверять. Действительно, стихотворение увидело свет в отделе «Элегии» сборника «Стихотворения А. Пушкина» (1826), причем из него «по цензурным требованиям исключены строки 21–64 и 150» (II/2, 1163).

Запрещенные к публикации сорок четыре строки распространялись в рукописном виде как отдельное стихотворение. Позже, в январе 1827 г., Пушкин заявит следственной комиссии: «Не помню, кому мог я передать мою элегию А. Шенье» 103. Однако, без сомнения, он сам пустил отрывок по рукам, судя по сохранившейся копии, сделанной Анной Ник. Вульф (см. II/2, 1163). Ну, а в руки полицейских попал экземпляр, на котором кто-то самочинно приписал заглавие: «На 14 декабря».

Злополучный отрывок из стихотворения «Андрей Шенье» приняли за гимн свободе и подстрекательство к восстанию как цензура, так и « малограмотные офицерики », не говоря уже о бдительных жандармах. По свидетельству А. Я. Булгакова, разгневанный А. Х. Бенкендорф заявил: «эти стихи так мерзки, что вы верно выдали бы своего сына сами, ежели бы знали, что он сочинитель» 104.

Но при внимательном прочтении становится очевидным, что «сии стихи никак, без явной бессмыслицы, не могут относиться к 14 декабря» 105, как позже разъяснял следствию сам Пушкин. Более того, в них содержится не только воспевание народного восстания, но и суровое обличение революционного террора:

На допросе у царя недоразумение благополучно разъяснилось. Пушкин объяснил и доказал, что « убийцей с палачами » и « врагами » свободы он назвал Робеспьера и Конвент.

Но если ложное толкование стихотворения было с легкостью опровергнуто автором, то подлинный смысл элегии «Андрей Шенье» не разъяснен пушкинистами по сей день.

Подобно тому, как жандармы прежде всего видели в Пушкине опасного вольнодумца и выискивали в его произведениях крамолу, пушкинисты склонны изображать его в виде кабинетного идеолога, который выстраивал свою жизнь и творчество не иначе, как в строгом соответствии с тщательно выработанным концептуальным обоснованием.

Например, П. Е. Щеголев представлял себе Пушкина в 1826 году глубокомысленным теоретиком: «Процесс развития его взглядов и его отношений к царю тесно связан с жизнью созданного им поэтического образа государя в его творчестве, с теоретическими представлениями о монархе и власти. Необходимо рассмотреть возникновение и эволюцию этих представлений» 106.

Также и С. М. Бонди писал: «Пушкин после 1825 года уже не отступал от своей главной, основной задачи — верного, глубокого познания объективной действительности, проникнутого максимальной поэтической насыщенностью изображения жизни во всей ее сложности и противоречивости» 107.

Подобные цитаты можно привести в изобилии, но всех перещеголял Ю. М. Лотман, уверявший, что Пушкин культивировал «бытовое самоощущение, аналогичное художественному миру реализма» 108. Таким образом, якобы «опошленной романтической фразе и романтической позе Пушкин противопоставил честную правду — в жизни, как и в искусстве» 109.

Трудно представить, каким чудом такое мог бы написать человек, мало-мальски знакомый с творчеством и биографией Пушкина, обладающий толикой здравого смысла и не употребляющий сильнодействующие галлюциногены.

Короче говоря, согласно исковерканному профессией восприятию ученых мужей, Пушкин « решал задачи » на основе выработанных им « теоретических представлений ». Это не просто смешно, это в корне ошибочно.

Пушкинисты пытаются истолковать его поступки на абстрактной концептуальной основе, в то время, как он всегда руководствовался сугубо личными, прагматическими мотивами. «Взгляд Пушкина на русскую действительность злободневен и субъективен и весь окрашен тем эгоцентризмом, который в плане художественном мог претворяться в высокий лиризм, но в плане житейском переходил в вульгарное приспособленчество» 110, — справедливо подметил Д. С. Святополк-Мирский.

Пушкинский миф изображает предельно искреннего и благородного поэта, между тем доминирующими чертами его характера были притворство и конформизм.

Таким образом, пылкий либерализм «певца свободы» не приходится расценивать иначе, как попытку впечатлительного юноши приноровиться к его тогдашнему окружению, а именно, к доминирующим взглядам членов «Зеленой лампы» и «Арзамаса». Двух лет, проведенных вдали от столичных удовольствий, ему с лихвой хватило для того, чтобы одуматься, перевоспитаться и навсегда « закаяться » дразнить власти.

Все те же малодушие, конформизм и лицемерие определили его судьбу в переломном 1826 году. Забегая вперед, отмечу, что именно эти личные качества поэта сказались затем на его творениях и вызвали отторжение у мыслящей публики.