Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Последствий не пришлось долго ждать.

Как известно, последние годы жизни Пушкина оказались омрачены разочарованием и отчуждением читателей. Почти половина творческой биографии поэта, начиная с 1828 года, прошла под знаком жестокого разлада с общественностью и критикой. Однако столь важное, из ряда вон выходящее обстоятельство не пользуется почему-то особым вниманием исследователей.

Скажем, альковные приключения классика исследованы в пухлых монографиях с невероятной дотошностью. А вот прижизненную критику пушкинских произведений, начиная с разгромных рецензий на «Полтаву» в 1829 году, пушкинисты отнюдь не жалуют вниманием. В основном они поминают язвительные выпады Ф. В. Булгарина, который в сознании русского читателя наделен презумпцией абсолютной неправоты, да еще с умилением смакуют редкие сочувственные отзывы о Пушкине.

При этом потребностью доискаться до корней мучительной драмы, постигшей поэта, ученые мужи не обременены. Чтобы избавиться от тягот умственного труда, в пушкинистике давно существует волшебный набор палочек-выручалочек на все случаи жизни. Одним из таких магических паллиативов успешно служит пресловутое «непонимание гения толпой».

Например, В. Э. Вацуро объяснял постигшее Пушкина «растущее взаимное непонимание с читательской аудиторией» так: «Публика не успевала за стремительным развитием поэта, опережавшего свое время» 42.

Ранее В. В. Вересаев писал о Пушкине: «Чем больше мужало и углублялось его творчество, чем дальше уходил он вперед, тем меньше начинала его понимать критика, тем холоднее начинали относиться читатели» 43.

Подобные цитаты, выкроенные по общепринятому шаблону, можно приводить очень долго. Практически единогласно пушкинисты разъясняют, что слава позднего Пушкина померкла из-за чисто вкусовых разногласий, вызванных якобы стремительной эволюцией классика.

В. Э. Вацуро, в частности, отмечал, что такие пушкинские творения, как «История Пугачева» и «Анджело», встретили у современников «совершенное равнодушие» 44. Но, увы, в глазах читателя XXI века упомянутые произведения все так же представляют собой скучную, бессмысленную историческую хронику и вялый рифмованный пересказ трагедии Шекспира «Мера за меру». Утверждать, будто они опередили свой век, попросту смешно.

Почти всякий исследователь, пишущий о позднем Пушкине, не упускает случая порассуждать о гении, обогнавшем свое время, и посетовать на незрелость его косных критиков. Лишь изредка встречаются неординарные мнения, например, Г. Е. Потапова в предисловии к сборнику прижизненных отзывов о Пушкине взвешенно рассуждает: «Принято сетовать на то, что новаторство зрелого Пушкина не было по достоинству оценено его современниками. Но следует учесть, что в чем-то современники были по-своему правы. Пушкин 1830-х гг. действительно не вводит в русскую словесность ни заманчивого нового материала, который могли бы вслед за ним разрабатывать последователи, ни новых форм, которые несли бы на себе печать европейской моды и поддавались бы тиражированию» 45.

Размах и глубина пушкинской прижизненной драмы настолько велики, что ее куцее шаблонное разъяснение никуда не годится.

Скажем прямо, судьба Пушкина уникальна. Поэт в расцвете сил и дарования, взмывший на пик популярности, окруженный всеобщим любовным преклонением, вдруг оказался нещадно побиваем критическими каменьями со всех сторон, причем жестокая обструкция продлилась восемь лет, и конец ей положила только трагическая кончина.

Конечно же, такое случилось неспроста, и дело тут явно не в эстетических разногласиях между гением и узколобой толпой. Пора бы наконец уяснить одну из главных причин, по которой неимоверная пушкинская слава вдруг померкла.

Пускай маститые ученые щеголяют непониманием Пушкина, ибо каждый зарабатывает свой хлеб, как умеет. Только вот не надо считать неотесанными дураками современников поэта. Увы, они слишком хорошо поняли, что к чему.

В рецензии на «Полтаву», опубликованной в 1829 году, Кс. А. Полевой прямо указал на основную причину прежней популярности Пушкина: «Но не разнообразный гений его, не прелесть картин увлекали современную молодежь, а звучные стихи, изображавшие их дух, от которого после сам Пушкин освободился и причисляет его к заблуждениям своей юности» 46.

Соответственно, всеобщее преклонение перед главой российского Парнаса начало стремительно убывать с тех пор, как публика уяснила, что царские милости Пушкин оплатил отказом от всего того, к чему он ранее призывал в своих неподцензурных стихах. И чересчур понятливые современники не смогли переварить мысли о том, что ради возможности танцевать мазурку на московских балах поэт отрекся от идеалов, за которые отправились на каторгу лучшие из его читателей.

«Нет славы, нет репутации, которые устояли бы при мертвящем и принижающем соприкосновении с правительством. В России все те, кто читают, ненавидят власть; все те, кто любят ее, не читают вовсе или читают только французские пустячки. От Пушкина — величайшей славы России — одно время отвернулись за приветствие, обращенное им к Николаю после прекращения холеры, и за два политических стихотворения» 47, — писал А. И. Герцен в уже цитировавшейся здесь книге «О развитии революционных идей в России». Подытоживая сказанное, он сделал хлесткий бесспорный вывод: «В России ренегату не прощают» 48. Если попробовать свести воедино его высказывания о Пушкине, получается, что «в долинах рабства и мучений» звучала «звонкая и широкая песнь» ренегата.

По счастью, неувязка разрешается легко. Ранее по тому же поводу рассуждал В. Г. Белинский, причем его выражения не допускают разночтений. В знаменитом зальцбургском письме к Н. В. Гоголю, не будучи стеснен клещами цензуры, великий критик высказался напрямик: «Титло поэта, звание литератора у нас давно уже затмило мишуру эполет и разноцветных мундиров. И вот почему у нас в особенности награждается общим вниманием всякое так называемое либеральное направление, даже и при бедности таланта, и почему так скоро падает популярность великих поэтов, искренно или неискренно отдающих себя в услужение православию, самодержавию и народности. Разительный пример — Пушкин, которому стоило написать только два-три верноподданических стихотворения и надеть камер-юнкерскую ливрею, чтобы вдруг лишиться народной любви» 49.

В целом мнения Белинского и Герцена безусловно сходятся, невзирая на небольшой разнобой в датировке. Стихотворение «Герой» написано по случаю эпидемии холеры в 1830 г., «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина» датируются 1831 г., а званием камер-юнкера царь пожаловал Пушкина в 1834 г.

Узловыми тут выглядят события 1831 года, когда бывший «певец свободы» воспел кровавый разгром польских повстанцев, боровшихся против чужеземного ига. Его поступок оказался воспринят общественностью, мягко говоря, неоднозначно. Спустя годы Ф. Ф. Вигель засвидетельствовал: «Вспомним стихи Пушкина „Клеветникам России“ в 1831 году. С каким живым участием рукоплескали им в Петербурге; в Москве же, знаешь сам, названы они огромным пятном в его поэтической славе» 50.