Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Явно обнадеженный задушевной беседой, Пушкин вскоре отсылает шефу III Отделения свои произведения для передачи коронованному цензору: поэму «Граф Нулин», третью главу «Евгения Онегина» и несколько стихотворений, в том числе «Стансы», написанные более полугода тому назад.

При этом Пушкин в тот же день, 20 июля отдельным письмом адресует Бенкендорфу жалобу нижеследующего содержания.

«В 1824 году Г. Статский Советник Ольдекоп без моего согласия и ведома перепечатал стихотворение мое Кавказский Пленник и тем лишил меня невозвратно выгод второго издания, за которое уже предлагали мне в то время книгопродавцы 3,000 рублей. В следствии сего Родитель мой статский советник Сергей Львович Пушкин обратился с просьбою к начальству, но не получил никакого удовлетворения, а ответствовали ему что Г. Ольдекоп перепечатал-де Кавказского Пленника для справок оригинала с немецким переводом, что к тому-же не существует в России закона противу перепечатывания книг, и что имеет он, статский советник Пушкин, преследовать Ольдекопа, токмо разве яко мошенника, на что не смел я согласиться из уважения к его званию и опасения заплаты за бесчестие.

Не имея другого способа к обеспечению своего состояния кроме выгод от посильных трудов моих и ныне лично ободренный Вашим Превосходительством, осмеливаюсь наконец прибегнуть к высшему покровительству, дабы и впредь оградить себя от подобных покушений на свою собственность» (XIII, 332–333).

Только не подумайте, что в ту пору бедолага Пушкин перебивался с хлеба на квас. За полгода до того, как поэт настрочил кляузу на Ольдекопа, им был получен дотошный отчет П. А. Плетнева (письмо от 18 января 1827 г.) о его доходах.

«По желанию твоему препровождаю к тебе все наличные деньги, остававшиеся у меня от продажи двух книг твоих. Для ясности счетов не лишним нахожу показать тебе общие итоги прихода и расхода денег твоих.

Из поступивших в действительную продажу 2356 экз. 1 Главы Е.<���вгения> Онегина остается в лавке Слёнина только 750 экз., т. е. на 3000 рублей, а прочие 1606 экз. уже проданы и за них получены деньги сполна 6977 руб.

Из 1130 экз. Стихотворений А.<���лександра> Пушкина, поступивших в действительную продажу, ни одного уже не осталось, и за них получены деньги сполна 8040 руб.

Следственно общий приход твоих денег был 15 017 руб.» (XIII, 318).

На фоне такого золотого ливня, как видим, потеря полутора тысяч рублей даже спустя три года терзала сердце Пушкина неизбывной жгучей болью.

Но, пытаясь возобновить проигранную тяжбу трехлетней давности, сребролюбивый поэт явно обратился не по тому адресу. Как по степени нравственной доброкачественности, так и по части здравомыслия Пушкин в данном случае мало чем отличается, скажем прямо, от склочной старушки, которая шлет в Кремль кляузу на вороватого управдома.

Все же А. Х. Бенкендорф потрудился навести юридические справки, что явствует из его ответа от 22 августа 1827 г.

«На письмо ваше о перепечатании г. Ольдекопом Кавказского Пленника вместе с немецким переводом мне не остается ничего другого вам ответить, как то, что родителю вашему объявлено было теми, от которых это зависело.

Перепечатание ваших стихов, вместе с немецким переводом, вероятно последовало с позволения цензуры, которая на то имеет свои правила. Впрочем, даже и там, где находятся положительные законы насчет перепечатания книг, не возбраняется издавать переводы вместе с подлинниками» (XIII, 335, выделено автором).

Как видим, тут высокопоставленного жандарма упрекать не приходится. Он вполне тактично, хотя и недвусмысленно парировал попытку Пушкина воспользоваться личным знакомством и припутать к своим финансовым дрязгам тайную полицию.

Впрочем, описанный инцидент не идет ни в какое сравнение с тем, как Пушкин обошелся со своим публичным оппонентом, недоброй памяти Ф. В. Булгариным.

Нынче любому второгоднику известно, что наш несравненный гений самым героическим и благородным манером заклеймил грязного доносчика «Видока Фиглярина» в своих бессмертных эпиграммах. Тем не менее, повесть о том, как Александр Сергеевич поссорился с Фаддеем Венедиктовичем, принадлежит к числу не самых печальных на свете. Скажу больше, ее подробности при внимательном рассмотрении слегка обескураживают.

Как установлено современными исследователями, Ф. В. Булгарин вовсе не являлся доносчиком. «Отношения Булгарина с III отделением трудно определить однозначно. Он не был ни штатным сотрудником, ни платным его агентом, скорее экспертом, своего рода доверенным лицом», — пишет А. И. Рейтблат. «Нужно подчеркнуть, что в большинстве своих заметок Булгарин давал общую характеристику проблемы, не упоминая конкретных имен либо характеризуя их со стороны общественного положения, образования, интеллекта, но не оценивая их политических убеждений и отношения к правительству» 79.

Пора бы наконец признать, что оскорбительное реноме Булгарина основывалось исключительно на слухах, причем оно не соответствовало действительности. Как уже говорилось, и сам Пушкин вполне изведал, каково быть мишенью облыжных пересудов. Но горький личный опыт не помешал ему зарифмовать злую клевету на собрата по перу.

Еще надо принять во внимание, что поначалу Пушкин и Булгарин взаимно поддерживали вполне добросердечные, даже задушевные отношения. Соиздатель газеты «Северная пчела», автор нашумевших романов и влиятельный литературный критик являлся вполне респектабельной фигурой, а его репутация доносчика ничуть не коробила Пушкина [14] «Около 1829 г. Пушкин и его друзья впервые точно осведомлены были (вероятно, через Дашкова) о связи Булгарина с III Отделением» 80 , — писал Ю. Г. Оксман. Пушкинист не заметил, что между словами «точно» и «вероятно» имеется некоторая разница, лишающая его утверждение убедительности. . Сохранилась записка поэта к Булгарину, отосланная в ноябре 1827 г.

«Напрасно думали вы, любезнейший Фаддей Венедиктович, чтоб я мог забыть свое обещание — Дельвиг и я непременно явимся к Вам с повинным желудком сегодня в 3 1/2 ч. Голова и сердце мое давно Ваше» (XIII, 346).

П. Н. Столпянский, детально исследовавший все отзывы булгаринской «Северной Пчелы» о Пушкине (а именно, 265 статей и заметок, опубликованных с 1825 по 1837 гг.), отмечал, что до 1830 года «отношение единственной в то время литературно-политической газеты России к великому поэту может быть охарактеризовано, как сплошной панегирик» 81.

При этом «Северную Пчелу» зачитывали буквально до дыр, цитировали наизусть, и светская публика в содержание ее статей веровала, «как в священное писание», по выражению А. В. Никитенко 82.

В заключительной части своего исследования П. Н. Столпянский пишет: