Николай Гуданец - Загадка Пушкина

Суровый реприманд генерала безусловно адресован не русскому дворянину, а бесправному поднадзорному холопу, который не может съездить в другой город без ведома и разрешения полиции. Но Пушкин уже воспринимал такое обращение с собой как вполне естественное, хотя оно было всего лишь заслуженным. Он даже не рискнул полюбопытствовать, что за расправу сулит ему Бенкендорф и на каком юридическом основании.

Его ответ из Москвы на грозное письмо последовал 21 марта, то есть незамедлительно.

«В 1826 году получил я от Государя Императора позволение жить в Москве а на следующий год от Вашего Высокопревосходительства дозволение приехать в Петербург. С тех пор я каждую зиму проводил в Москве, осень в деревне, никогда не испрашивая предварительного дозволения и не получая никаго замечания. Это отчасти было причиною невольного моего проступка: поездки в Арзрум, за которую имел нещастие заслужить неудовольствие начальства.

В Москву намеревался приехать еще в начале зимы, и встретив Вас однажды на гулянии на вопрос Вашего Высокопревосходительства, что намерен я делать? имел я щастие о том Вас уведомить. Вы даже изволили мне заметить: [que] vous êtes toujours sur les grands chemins <[что] вы вечно на больших дорогах — франц .>.

Надеюсь что поведение мое неподало Правительству повода быть мною недовольным» (XIV, 71–72, выделено автором).

Как видим, снова на полицейское хамство и беспредел Пушкин отвечает робкими разъяснениями. Но через три дня после скоропалительного ответа, 24 марта он пишет Бенкендорфу еще одно письмо, на сей раз по-французски.

«Письмо, которое я удостоился получить от Вас, причинило мне истинное огорчение; я покорнейше прошу уделить мне одну минуту снисходительности и внимания. Несмотря на четыре года уравновешенного поведения, я не приобрел доверия власти. С горестью вижу, что малейшие мои поступки вызывают подозрения и недоброжелательство. Простите, генерал, вольность моих сетований, но ради бога благоволите хоть на минуту войти в мое положение и оценить, насколько оно тягостно. Оно до такой степени неустойчиво, что я ежеминутно чувствую себя накануне несчастья, которого не могу ни предвидеть, ни избежать. Если до настоящего времени я не впал в немилость, то обязан этим не знанию своих прав и обязанностей, но единственно вашей личной ко мне благосклонности. Но если вы завтра не будете больше министром, послезавтра меня упрячут. Г-н Булгарин, утверждающий, что он пользуется некоторым влиянием на вас, превратился в одного из моих самых яростных врагов из-за одного приписанного им мне критического отзыва. После той гнусной статьи, которую напечатал он обо мне, я считаю его способным на всё. Я не могу не предупредить вас о моих отношениях с этим человеком, так как он может причинить мне бесконечно много зла» (XIV, 72, 403 — франц .).

Читателя не должны удивлять пушкинские изъявления почтительной благодарности главе тайной полиции за ласковую опеку. Это не дань светской любезности, а искренний лейтмотив, то и дело украшающий переписку Пушкина с Бенкендорфом. Например, 11 апреля 1835 года А. С. Пушкин, готовясь издавать газету, сознается в письме к генералу: «…Я пропаду без Вашего непосредственного покровительства» 91.

Осенью 1828 года кн. П. А. Вяземский всерьез поссорился с властями [16] Вяземский писал А. И. Тургеневу 14 ноября 1828 г.: «Дело в том, что по поводу какого-то журнала, о котором я понятия не имел, сказали государю, что я собираюсь издавать журнал под чужим именем, а он велел мне через князя Дмитрия Владимировича Голицына объявить, что запрещается мне издавать оную газету, потому что ему известна моя развратная жизнь, недостойная образованного человека, и многие фразы, подобные этой. Я прошу следствия и суда; не знаю, чем это кончится, но если не дадут мне полного и блестящего удовлетворения, то я покину Россию. Я уверен, что удовлетворения мне не дадут, потому что и теперь уже слышно, что сбиваются на какое-то письмо мое, которое должно было мне повредить. Эпиграмма — не преступление и не разврат. При первом случае постараюсь тебе доставить мою и обо мне официальную переписку» 92 . Цитируемое письмо Пушкина Вяземскому написано около 25 января 1829 г. , и Пушкин впоследствии советовал другу полюбовно уладить конфликт через Бенкендорфа: «…так как в сущности этот честный и достойный человек, слишком беспечный для того, чтобы быть злопамятным, и слишком благородный, чтобы стараться повредить тебе, не допускай в себе враждебных чувств и постарайся поговорить с ним откровенно» (XIV 38, 392 — франц .).

Итак, прямые эпистолярные свидетельства разрушают инфернальный образ царского сатрапа, который упорно пытался сжить со свету строптивого гения. Возвращаясь к письму от 24 марта, надо сказать, что многое в нем вызывает решительное недоумение.

Обращение носит полуофициальный характер (в том числе благодаря использованию французского языка), но, без сомнения, оно адресовано все-таки Бенкендорфу как главе III Отделения. При этом абсолютно невозможно понять, о чем именно предупреждает автор и какие меры надлежит предпринять генералу в качестве официального лица.

Встревоженный поэт стремится загодя дискредитировать Булгарина, но при этом пишет расплывчато: «я считаю его способным на всё» («je le crois capable de tout»). А на что именно? Подразумевается, что на любую гадость и низость, например, воспользоваться знакомством с главой III Отделения для борьбы с литературным врагом. Но ведь Пушкин, пытаясь своим письмом настроить адресата против Булгарина, сам именно так и поступает!

Положа руку на сердце, следует указать на прискорбнейшее обстоятельство. Попытка Пушкина опорочить Булгарина в глазах Бенкендорфа является по сути доносом, разве что голословным и абсолютно бестолковым. Ибо встревоженный поэт извещает тайную полицию не о порочащих его врага фактах, а только лишь о своих наихудших предположениях.

Согласно глубокомысленному разъяснению Б. Л. Модзалевского, Пушкин обратился с письмом к Бенкендорфу, «заранее желая оградить себя от новых возможных выступлений своего врага» 93. Минуточку, дайте поразмыслить. Спрашивается, каким образом Булгарин способен причинить Пушкину «бесконечно много зла» («car il pourroit me faire un mal infin»)? Что конкретно подразумевается?

Если речь идет о газетной полемике, то попытка искать защиту под крылышком шефа тайной полиции выглядит столь же несуразной, сколь бесчестной. Таким образом, надо предположить, письмо продиктовано опасением того, что Булгарин состряпает ложный донос, по которому Пушкина сурово накажут без суда и следствия, даже не пытаясь удостовериться в справедливости обвинений, соответственно, лишив жертву возможности оправдаться.