Зеев Бар-Селла - Сюжет Бабеля

А вот это самое настоящее воспоминание, только из истории совсем недавней, от 16 мая 1967 года — письмо Солженицына IV съезду Союза советских писателей:

«Мой роман „В круге первом“(35 авт. листов) скоро два года как отнят у меня государственной безопасностью, и этим задерживается его редакционное движение. Напротив, ещё при моей жизни, вопреки моей воле и даже без моего ведома, этот роман „издан“ противоестественным „закрытым“ изданием для чтения в избранном неназываемом кругу {380} ».

Письмо это получило широко хождение в «Самиздате», чему немало способствовал сам Солженицын, разославший его в 250 адресов. Несомненно, читал его и Каплер — кроме информации о закрытых изданиях романов, он перенес в свой рассказ и антураж — Союз писателей (отсюда Фадеев — генеральный секретарь ССП)…

Даже сталинский отзыв о романе (мол, «книга хорошая, однако издать сейчас нельзя, разве что лет через десять») — это слегка отредактированные слова М. А. Суслова, сказанные 23 июля 1962 года Василию Гроссману по поводу романа «Жизнь и судьба»: «издать его можно будет через 250 лет»…

Ну, что тут скажешь? Творческая личность… Ведь Сталинскую премию он получил в 1941 году за сценарии фильмов «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году». А так хочется убедить других, что знакомством с тобой не гнушались люди действительно великие. И приличные.

Так писал Бабель роман о ЧК или не писал?

Перед тем, как принять на веру рассказ Каплера, профессор Флейшман сообщает:

«Сведения о работе Бабеля над романом о ЧК рано просочились в эмигрантскую прессу (включая Социалистический Вестник)» <���…> {381} .

Но, вопреки всегдашнему своему обыкновению, ни имен, ни ссылок (хотя бы на тот же «Социалистичекий вестник») не приводит.

Помню, что слух такой — очень упорный — ходил по Москве в 60-е годы… О том, от кого он исходит, спрашивать было не принято. Тем более требовать подтверждений! Раз говорят, то, наверное, не зря…

И все-таки — концы отыскать можно… И не заграницей, а в Москве — Москве 1934 года. Тогда узнали, что Бабель:

«хочет писать большую вещь о Чека.

— Только не знаю, справлюсь ли — очень уж я однообразно думаю о ЧК. И это оттого, что чекисты, которых знаю, ну… ну, просто святые люди. И я опасаюсь, не получилось бы приторно. А другой стороны не знаю. Да и не знаю вовсе настроений тех, которые населяли камеры, — это меня как-то даже и не интересует. Все-таки возьмусь».

Это запись из дневника Дмитрия Фурманова, а изложил он свой ночной разговор с Бабелем, состоявшийся 20 декабря 1924 года {382} .

Следующая запись — 1925 года:

«Давно уже думает он <���Бабель — Б.-С.> про книгу, про „Чека“, об этой книге говорил еще весной, думает все и теперь. <���…> Да „всего“ пока нельзя, — говорит, — сказать, а комкать неохота, — потому думаю, коплю, но терплю… Пишу драму. Написал сценарий. Но это — не главное. Главное — „Чека“: ею охвачен» {383} .

Так родился слух — Бабель пишет книгу, и называется она «Чека». Слух родился и не захотел умирать — дожил до Каплера, повторившего даже название книги — «не то „Чека“, не то „Чекисты“»… И никто не обратил внимания, что признание свое Бабель сделал не в 1934 году, когда издали фурмановский дневник, а десятью годами раньше. В чем причина такой невнимательности? А в том, что Бабель задал современникам загадку. И они настойчиво пытались ее разгадать:

«8/IV [19]31. <���…> Он не печатает новых вещей больше семи лет. Все это время живет на „проценты“ с напечатанных. <���…> Почему он не печатает? Причина ясна: вещи им действительно написаны. Он замечательный писатель. И то, что он не спешит, не заражен славой, говорит о том, что он верит: его вещи не устареют и он не пострадает, если напечатает их попозже. Но он знает, что он пострадает, если напечатает их раньше. Я не читал этих вещей. Воронский уверяет, что они сплошь контрреволюционны. То есть — они непечатны, ибо материал их таков, что публиковать его сейчас вряд ли возможно. Бабель работал не только в Конной. Он работал в Чеке. Его жадность к крови, к смерти, к убийствам, ко всему страшному, его почти садическая страсть к страданиям — ограничила его материал.

Он присутствовал при смертных казнях, он наблюдал расстрелы, он собрал огромный материал о жестокости революции. Слезы и кровь — вот его материал. Он не может работать на обычном материале. Ему нужен особенный, острый, пряный, смертельный. Ведь вся „Конармия“ такова. А все, что у него есть теперь, — это, вероятно, про Чека. Он и в Конармию-то пошел, чтобы собрать этот материал. А публиковать сейчас — боится. Репутация у него — попутническая».

Это из дневника Вячеслава Полонского {384} . Новых рассказов Бабеля Полонский не читал, но слыхал от Воронского, что они контрреволюционны… Ну, а раз контрреволюционны, то непременно про ЧК!

Но в 1931 году Бабель отдал в печать главы из книги про коллективизацию… А Полонский на раскулачиванье не ездил, и потому был уверен, что ничего страшнее ЧК быть не может.

Вот и выходит, что в 1925 году Бабель книгу про ЧК не написал, а после 25-го никому про нее и не рассказывал!

Замечательное это дело — общаться с писателями. Ты только молчи, а коллеги сами придумают тебе занятие — пишет, уже написал, но никому не показывает, потому что такое показать никому нельзя!.. Тем более что Бабель, и вправду, вел себя необычно и загадочно. Например, в 1937 году:

«Бабель рассказал, что встречается только с милиционерами и только с ними пьет. Накануне он пил с одним из главных милиционеров Москвы, и тот спьяну объяснил, что поднявший меч от меча и погибнет. Руководители милиции действительно гибли один за другим… Вчера взяли этого, неделю назад того… „Сегодня жив, а завтра черт его знает, куда попадешь…“

Слово „милиционер“ было, разумеется, эвфемизмом. Мы знали, что Бабель говорит о чекистах, но среди его собутыльников были, кажется, и настоящие милицейские чины.

О[сип] М[андельштам] заинтересовался, почему Бабеля тянет к „милиционерам“. Распределитель, где выдают смерть? Вложить персты? „Нет, — ответил Бабель, — пальцами трогать не буду, а так потяну носом: чем пахнет?“…»

Это из воспоминаний Надежды Мандельштам {385} . Ну разве трудно догадаться: с «милиционерами» Бабель общался, чтобы собрать материал для романа… А для чего ж еще?!

Вот источник (Фурманов) и все составные части слухов о романе «Чека». И давно следовало легенду эту похоронить!

Я бы и похоронил, если бы не один бабелевский рассказ 1937 года. Называется он «Сулак».