Томас Пейн - Права человека

Поскольку не представлялось возможным отделить военные события в Америке от принципов Американской революции, обнародование этих событий во Франции неизбежно ассоциировалось с принципами, их породившими. Многие факты сами по себе были принципами, как, например, Декларация американской независимости и договор о союзе между Францией и Америкой, [25]признавший естественные права человека и оправдавший сопротивление гнету.

Граф Верженн, бывший в то время министром иностранных дел Франции, не принадлежал к числу друзей Америки, и из чувства справедливости и благодарности следует сказать, что моду на Америку ввела при французском дворе королева Франции. Граф Верженн был личным другом доктора Франклина, и благодаря своему личному обаянию доктор получил некоторое влияние на него. Но в принципиальных вопросах граф Верженн оставался деспотом.

Положение доктора Франклина как посланца Америки во Франции следует рассматривать как звено во всей цепи обстоятельств. Дипломатический пост поневоле замыкает человека в самом узком кругу. Он ограничивает его связи из-за возможных взаимных подозрений: дипломат напоминает свободно двигающийся атом, постоянно отталкивающий от себя и отталкиваемый в свою очередь. Но к доктору Франклину это не было приложимо. Он представлял не какой-либо двор, а человека с большой буквы. Его репутация философа упрочилась уже давно, и во Франции он общался со всеми слоями общества.

Граф Верженн долгое время противился опубликованию во Франции Американской конституции в переводе на французский язык; но и в этом ему пришлось уступить общественному мнению и из чувства приличия согласиться на обнародование того, что он обязался защищать. Американские конституции были для свободы тем же, чем для языка грамматика, которая определяет части речи и практически сочетает их в предложения.

Другим звеном в великой цепи является особое положение бывшего маркиза Лафайета. Он служил в Америке в качестве американского офицера под началом Конгресса и благодаря широкому кругу своих знакомств поддерживал дружеские отношения как с гражданскими, так и с военными властями Америки. Он говорил на языке этой страны, вступал в обсуждение принципов управления и был желанным гостем на любых выборах.

По окончании войны дело свободы во Франции получило могучее подкрепление благодаря возвращению французских солдат и офицеров. Теорию дополнили практические знания, и недоставало лишь благоприятного случая, чтобы претворить ее в жизнь. Собственно говоря, человек не может творить обстоятельства применительно к своей цели, но всегда в его власти воспользоваться ими, коль скоро они возникают. Это и случилось во Франции.

В мае 1781 г. был уволен в отставку Неккер; в результате последующего дурного управления финансами, особенно в период расточительного хозяйничанья Калонна, доходов Франции, составлявших почти 24 миллиона фунтов в год, не хватало на покрытие расходов — не потому, что доходы уменьшились, а потому, что возросли расходы. Этим обстоятельством и воспользовалась нация, чтобы совершить революцию.

Английский министр мистер Питт в своих бюджетах нередко намекал на состояние французских финансов, не понимая существа вопроса. Прояви французские парламенты такую же готовность регистрировать эдикты о введении новых налогов, с какой английские парламенты предоставляют новые субсидии, не было бы ни расстройства финансов, ни до поры, до времени — революции. Но все это станет яснее из последующего.

Необходимо показать здесь, как в былые времена взимались налоги во Франции. Король, или вернее двор или кабинет министров, действуя его именем, сочиняли по своему усмотрению эдикты о налогах и отправляли их на регистрацию в парламент, ибо без этого эдикты не могли вступить в силу.

Между двором и парламентом издавна шел спор относительно пределов власти последнего в этом вопросе. Двор настаивал, что парламенту дано лишь протестовать и приводить возражения против налога, но оставлял за собой право определять, насколько обоснованы эти возражения; тем самым двор считал себя вправе по доброй воле взять эдикт назад или настоять на его принудительной регистрации.

Парламенты, со своей стороны, утверждали, что имеют право не только протестовать, но и отклонять, и в этом их неизменно поддерживал народ.

Но вернемся к нашему рассказу. Господин Калонн нуждался в деньгах и, зная, сколь неохотно парламенты идут на новые налоги, старался воздействовать на них более мягкими средствами, нежели прямой приказ, либо каким-то маневром обойти их. С этой целью он вытащил на свет проект созыва представителей от нескольких провинций в духе некоего «Собрания нотаблей», или именитых людей; собравшись в 1787 г., они должны были рекомендовать налоги парламенту, либо же подменить его собой. Собрание под таким же названием было однажды созвано в 1617 году.

Поскольку мы намерены рассматривать это как первый практический шаг к революции, представляется уместным остановиться на некоторых подробностях. Собрание нотаблей ошибочно принимали кое-где за Генеральные штаты, но в действительности они не имели между собой ничего общего, ибо Генеральные штаты всегда были выборным органом.

Все 140 человек, входившие в собрание нотаблей, назначались королем. Однако, поскольку господин Калонн не мог рассчитывать на поддержку большинства собрания, он весьма хитроумно расставил их таким образом, чтобы сорок четыре составляли большинство от ста сорока. Для этого он разбил членов собрания на семь комитетов по 20 человек в каждом.

Все общие вопросы решались не большинством голосов, а большинством комитетов — и поскольку для получения большинства в комитете требовалось одиннадцать голосов, а четыре комитета составляли большинство из семи, то у господина Калонна имелись веские основания полагать, что раз исход любого обсуждения будет решен 44 голосами, то он не может потерпеть поражения. Он, однако, обманулся в своих расчетах, и в конечном счете эта затея погубила его.

В состав второго комитета, во главе которого стоял граф д’Артуа, был введен маркиз Лафайет, а так как предметом обсуждения в комитете служили денежные вопросы, то естественно, что в ходе его выяснялись и все связанные с этим обстоятельства. Маркиз Лафайет устно обвинил Калонна в распродаже, без ведома короля, владений короны на сумму в два миллиона ливров.

Граф д’Артуа спросил маркиза (очевидно с целью запугать его, ибо Бастилия еще существовала), не изложит ли тот свое обвинение на бумаге? Лафайет согласился, но граф д’Артуа не повторил своего требования и принес вместо того послание от короля на этот счет.