Томас Пейн - Права человека

В этом они напоминают людей, которые зарабатывают себе на жизнь театральными зрелищами и уже настолько изучили их, что втихомолку над ними подсмеиваются; но если бы публика была столь же искушена в этом отношении, как и они сами, зрелищам, а значит и доходам, пришел бы конец.

Отношение республиканца к монархии тем и отличается от отношения к ней придворного, что первый выступает против монархии, считая ее чем-то, тогда как второй смеется над ней, зная, что она — ничто.

В прежнее время я переписывался иногда с мистером Берком, считая его человеком более здравомыслящим, нежели о том свидетельствует его книга. Прошлой зимой я рассказал ему в письме из Парижа, как замечательно идут дела. В частности, я коснулся в своем письме счастливого положения, в которое поставлены депутаты Национального собрания, указав на совпадение их нравственного долга и политических интересов.

Им не приходится кривить душой, чтобы обмануть других, заставив их поверить в то, во что они сами не верят. Чтобы поддержать свое звание, им не требуется прибегать ни к каким уловкам — они смогут сохранить его, лишь просвещая людей. В их интересах не насаждать невежество, а рассеивать его. Этим они разительно отличаются от правительственной и оппозиционной партий в Англии, которые хоть и враждуют друг с другом, все же сообща хранят одну и ту же тайну.

Национальное собрание должно стать светочем. Оно должно показать человеку его истинную природу, и чем больше оно приблизит человека к этой цели, тем сильнее оно само станет.

Рассматривая Французскую конституцию, мы видим в ней отражение разумного порядка вещей. Принципы гармонируют с формами, а те и другие — со своим происхождением. Может быть, в оправдание плохих форм скажут, что они не более как формы, но это ошибка. Формы вырастают из принципов и служат их сохранению. Плохая форма возможна лишь при условии, что плох и принцип, лежащий в ее основе. Хорошему принципу ее навязывать нельзя: плохие формы в каком-либо правительстве служат верным признаком и плохих принципов.

На этом я закончу обсуждение данного вопроса. Я начал его с замечания, что мистер Берк сознательно не пожелал провести сравнение между Английской и Французской конституциями. Он оправдывается (на стр. 241) ссылкой на то, что ему не хватало времени. Книга мистера Берка писалась восемь месяцев и содержит 356 страниц.

Его упущение ослабляет вескость его доводов, а приводимое оправдание еще ухудшает дело, и люди по английскую сторону Ла-Манша призадумываются, не страдает ли так называемая Английская конституция неким органическим пороком, вынуждающим мистера Берка воздержаться от сравнения, дабы не выставлять сей порок на всеобщее обозрение.

Мистер Берк ничего не написал о конституциях, но он равным образом не сказал ничего и о Французской революции. Он не сообщает нам, как она возникла или развивалась.

Он лишь выражает свое удивление. «Положение не только во Франции, но и во всей Европе, а может быть и за ее пределами, приводит меня в глубокое смятение. Сопоставив все обстоятельства, нельзя не признаться, что Французская революция — самое поразительное, что только случалось до сих пор в мире».

Так как мудрецы дивятся глупостям, иные же люди — мудрым вещам, то мне невдомек, чем объяснить удивление мистера Берка. Несомненно, однако, что он не понимает Французской революции. На первый взгляд кажется, будто она внезапно возникла из хаоса, но на самом деле это всего лишь следствие духовной революции, происходившей во Франции до этого.

Сперва произошли изменения в умах нации, и за новым строем мыслей последовал, естественно, новый порядок вещей. Я постараюсь здесь, по возможности сжато, проследить развитие Французской революции и отметить обстоятельства, способствовавшие ее возникновению.

Деспотизм Людовика XIV, в сочетании с великолепием его двора и его личной кичливостью, настолько унижал и вместе с тем завораживал всю Францию, что, созерцая своего великого монарха, народ, казалось, утратил всякое чувство собственного достоинства. Все царствование Людовика XV, замечательного разве своей слабостью и изнеженностью, не внесло никаких изменений, а лишь погрузило нацию в некий летаргический сон, очнуться от которого она не проявляла склонности.

Единственные проявления духа свободы в те времена следует искать в трудах французских философов. Президент бордоского парламента Монтескье [24]зашел так далеко, как это возможно для писателя при деспотической власти; принужденный разрываться между принципиальностью и осторожностью, он подчас излагает свои взгляды в завуалированной форме, и надо думать, что он сказал далеко не все, что мог.

Вольтер, совмещавший в своем лице льстеца и сатирика деспотизма, пошел по другому пути. Его сильная сторона — в разоблачении и высмеивании суеверий, коими, по милости духовенства и чиновничества, было пронизано управление.

Все эти нападки он делал не из чистых побуждений, не из любви к человечеству (ибо по природе своей сатира редко уживается с филантропией), а потому, что он в высшей степени обладал способностью видеть глупость без прикрас и испытывал неудержимое желание осмеивать ее. При этом, однако, нападения его были столь же сокрушительны, как если бы он руководствовался самыми добродетельными мотивами. В общем Вольтер заслуживает скорее благодарности, нежели уважения человечества.

В трудах Руссо и аббата Рейналя мы находим, напротив, высокое чувство свободолюбия, которое внушает уважение и воодушевляет человека; однако, вызвав это воодушевление, они не управляют его действиями; они рождают в душе человека любовь к некоему предмету, не показывая способов к овладению им.

Произведения Кене, Тюрго и их единомышленников — вещи серьезные; но, как и Монтескье, все они творили в неблагоприятное время; их труды изобилуют моральными максимами управления, но имеют своей целью реформировать и сделать более экономичной скорее административную деятельность правительственной власти, нежели самую власть.

Однако же все эти труды и немало других оказали свое действие: благодаря различной манере, в которой они трактовали вопрос правительственной власти (Монтескье с его рассудительностью и знанием законов, Вольтер с его острым умом, Руссо и Рейналь с их пылом, Кене и Тюрго с их моральными максимами и системами экономии), читатели всех классов нашли в них кое-что себе по вкусу, и по всей стране стал распространяться дух политического исследования — это произошло как раз в момент возникновения спора между Англией и ее тогдашними американскими колониями.

Хорошо известно, что в войне, которую затем вела Франция, народ опережал французский кабинет министров. У каждого из них была своя точка зрения, но при этом они преследовали разные цели: одни жаждали свободы, другие мечтали отомстить Англии. Французские солдаты и офицеры, отправившиеся вслед затем в Америку, прошли школу Свободы и наизусть заучили ее действие и принципы.