Томас Пейн - Права человека

Во Франции, при предыдущем правительстве, наказания были не менее варварскими. Кто не помнит казни Дамьена, разорванного на части лошадьми? [11] Имеется ввиду казнь Дамьена, бросившегося с ножом на короля Людовика XV и подвергшегося после страшных пыток в тюрьме четвертованию. Столь жестокие зрелища ожесточают людей или внушают им мысль о мщении; с другой стороны, гнусное и ложное представление, будто людьми можно управлять с помощью страха, а не разума, превращает эти наказания в прецеденты.

Страхом стараются воздействовать на низшие слои народа, и на них же он производит наихудшее действие. У них хватает здравого смысла, чтобы понять, что все это направлено против них самих, и они в свою очередь поступают так, как их учат.

Во всех европейских странах существует широкий класс людей того типа, который в Англин называют mob (чернь. — Перев.). К этому классу принадлежат те, кто поджигал и грабил в Лондоне в 1780 г. [12] Имеется ввиду мятеж 1780 г., во главе которого стал лорд Гордон. , и к нему же относятся люди, носившие головы на пиках в Париже.

Фулон и Бертье были арестованы в провинции и отправлены в Париж для допроса в городской ратуше, ибо после прихода к власти нового министерства Национальное собрание тотчас издало декрет, направленный им королю и кабинету, о том, что оно (Национальное собрание) будет считать министров, в числе которых был и Фулон, ответственными за все рекомендуемые и принимаемые ими меры; однако по дороге в ратушу разъяренная чернь вырвала Фулона и Бертье из рук стражи и казнила на месте.

Почему же мистер Берк вменяет подобные преступления в вину всему народу? С таким же успехом он может обвинить все население Лондона в мятежах и преступлениях, которые творились в 1780 г., или же считать всех своих соотечественников виновными в беспорядках в Ирландии.

Однако зрелища, оскорбительные для наших чувств или унизительные для человеческого достоинства, должны наводить нас на иные размышления, а не просто вызывать желание укорять кого-то. Даже совершающие подобные поступки вправе рассчитывать в какой-то мере на наше внимание. Как же случилось, что слой человечества, известный под названием сброда или невежественной черни, оказывается столь многочисленным во всех старых странах?

Едва мы задаемся таким вопросом, как размышление подсказывает ответ. Он (этот слой) — неизбежное следствие порочной структуры всех старых государств Европы, не исключая и Англии. Непомерное возвышение одних ведет к столь же непомерному принижению других, пока все не становится совершенно противоестественно.

Огромные массы людей задавлены и принижены ради того, чтобы можно было придать тем больший блеск клоунскому балагану, именуемому государством и аристократией. В начале всякой революции эти люди верны скорее лагерю свободы, чем ее знамени, и еще только должны научиться чтить ее.

Допуская, что все театральные преувеличения мистера Берка отвечают действительности, я спрашиваю его, не устанавливают ли они со всей несомненностью справедливость моих утверждений? Если они истинны, то (тем самым) доказывают необходимость Французской революции в не меньшей степени, чем любое из его утверждений.

Эти преступления являются следствием не принципов революции, а извращенного состояния умов, которое существовало до революции и которое та призвана исправить. В таком случае определите правильно их причину и вините в них самих себя.

К чести Национального собрания и города Парижа следует отметить, что во время столь ужасного смятения, когда бессильна любая власть, удавалось личным примером и увещеванием оказывать большое сдерживающее влияние. Никогда еще не прилагалось столько усилий научить и просветить людей, убедить их, что в их интересах — не мщение, а добродетель, как во время Французской революции. Сейчас я хочу сделать несколько замечаний по поводу рассказа мистера Берка о походе на Версаль 5 и 6 октября 1789 года.

Книгу мистера Берка я могу рассматривать лишь как драматическое представление, и мне думается, что он и сам рассматривал ее в таком свете, судя по поэтическим вольностям, которые он допустил, опуская одни факты, искажая другие и строя все действие в расчете на сценический эффект.

К такого рода произведениям принадлежит и его рассказ о походе на Версаль. Он начинает с того, что опускает те немногие факты, истинность которых в качестве причин (похода) доказана, — обо всем прочем даже в Париже могут лишь догадываться, — и вслед затем сочиняет басню, вполне отвечающую его страстям и предубеждениям. Следует заметить, что в книге мистера Берка ни разу не упоминается о заговорах против революции, а ведь от них-то все беды. Он предпочитает выставлять напоказ следствия, не упоминая о причинах. В этом, собственно, и заключается искусство драматурга. Если бы, наряду со страданиями людей, показывали и их преступления, весь сценический эффект порой пропадал бы и публика была бы склонна к злорадству вместо ожидаемого от нее сострадания.

После всех расследований это сложное дело (поход на Версаль) все еще окутано покровом тайны, неизменно сопутствующим тем событиям, которые скорее порождаются неудачным стечением обстоятельств, нежели являются плодом определенного умысла.

Когда людские убеждения еще только складываются, как это всегда бывает в периоды революций, то возникают взаимные подозрения и склонность ложно понимать друг друга; даже партии, исповедующие в принципе прямо противоположные взгляды, поддерживают подчас одно и то же движение — преследуя при этом совершенно различные цели и надеясь на разные последствия.

Во многом это приложимо и к нашему запутанному делу, и все же исхода его не предвидел никто.

Достоверно известно лишь одно: в это самое время Париж был охвачен беспокойством, ибо король откладывал санкционирование и выполнение декретов Национального собрания — особенно Декларации прав человека и декретов от 4 августа, содержавших основные принципы, на которых должна была строиться конституция.

Великодушнее и, возможно, справедливее всего будет предположить, что отдельные министры намеревались высказать свои замечания и соображения по некоторым разделам декретов — до того, как они будут окончательно одобрены и разосланы по провинциям. Но так или иначе, отсрочка внушила надежду врагам революции и тревогу ее друзьям.

В разгар этого состояния неопределенности Garde du Corps (лейб-гвардия), состоявшая, подобно большинству полков такого рода, из людей весьма близких ко двору, принимала у себя в Версале (1 октября) несколько незадолго перед тем прибывших иноземных полков; в разгар пиршества Garde du Corps сорвала, по сигналу, национальные кокарды, растоптала их и заменила другими — противоположными, приготовленными заранее.