Станислав Борзых - Тотальность иллюзии

В некоторой степени ранее приобретённые навыки позволяют их носителям относительно безболезненно переживать периоды трансформаций, но трудность заключается в том, что человек не знает наперёд, какие изменения приведут к незначительным, а какие – к серьёзным для него последствиям. Случайно брошенный фантик, вполне вероятно, запустит череду событий, губительную для неосмотрительного любителя конфет. И чтобы ничего подобного не произошло, необходимо вмешательство извне. Именно поэтому мы считаем такие события ничего не стоящими эпизодами повседневности. Но без соответствующего управления они приводили бы к очень важным результатам.

Так что всякий из нас до конца своей жизни подвергается понуждению к определённым действиям, даже не замечая этого. Но в данном положении нет ничего плохого, напротив, через вмешательство общества мы приобретаем предсказуемую и относительно безопасную среду, в рамках которой оказывается возможным полноценно функционировать в качестве членов коллектива. И это порождает последнюю задачу, озвученную в самом начале раздела. Насколько мы свободны в том, чтобы выбирать, кем и как нам быть?

Вопрос о свободе всегда носит амбивалентный характер. Абсолютной воли не существует, по крайней мере, у человека, поэтому мы всегда интересуемся не независимостью от всего и вся, а лишь широтой или диапазоном пространства, в котором бы мы чувствовали себя более или менее вольготно. Ничего иного на самом деле и не дано. Вся соль, следовательно, заключается в том, что мы рассматриваем как внешнее по отношению к себе и во что мы вписаны. Проще говоря – насколько велик загон?

Выше я писал о том, что мы оцениваем границы как бесконечные и что это не соответствует реальности. Тут мы имеем дело с тем же самым, но в более общем ключе. Социум – это клетка. Нравится нам это или нет, но желание стать человеком исполняется лишь среди других людей. Мне, конечно, возразят в том смысле, что мы не выбираем ни эпохи, в которой нам предстоит жить, ни окружения, ни первоначальных установок, определяющих последующие суждения и оценки, ни много чего иного. Всё это так. Но обратный сценарий нереализуем на практике. По каким критериям вы бы выбирали всё перечисленное, если они сами условны и навязываемы? Одним словом – где взять то, во что вы станете верить как в истинное? Ответ банален – нигде.

Можно, разумеется, поинтересоваться, а откуда берётся сама вера. Почему она первична по отношению ко всему остальному? Ответ зависит от того, что вы или я уже усвоили. Вырваться за рамки социального нельзя в принципе. Человек – это существо, ограниченное по многим параметрам, но по главному для нас – в силе своего разума. Тот интеллектуальный потенциал, которым мы располагаем, единственно возможный для нас. Мы имеем склонность рассматривать его как универсальный, но это ложь. Если где-нибудь во Вселенной есть иные существа, обладающие умом и сообразительностью, то мы их не поймём. Короче говоря, мы заперты в своей логике. Наверное, это прозвучит как капитуляция, но я лично не в состоянии выйти из данного замкнутого круга. И я подозреваю, что никто на это не способен.

Вера – это то единственное, что в итоге остаётся. Её происхождение можно приписать нашей природе, если вас это устроит. Или тому обстоятельству, что общества не так разнообразны, как принято думать, а потому реализуют более или менее одинаковые конфигурации стилей и способов мышления. Какой бы ответ мы не приняли, важно то, что ничего иного нет. Поэтому проблема заключается не в том, откуда берётся вера, а в том, насколько велик периметр.

Лев в клетке тоже ведь имеет хотя бы какой-то выбор – он волен лежать или бродить, или сидеть. То же можно сказать и по отношению к людям. В дозволенных рамках мы на самом деле более или менее независимы. Скажем, ведение разговора предполагает соблюдение ряда правил, но его тематика и наши предпочтения предмета, хотя отчасти и обусловленные воспитанием, всё же отдаются на откуп именно нам.

Вообще говоря, тот факт, что я или кто-либо иной может поставить озвученные вопросы, уже свидетельствует в пользу того, что не настолько мы стеснены. Несвобода, разумеется, покрывает подавляющую часть доступного пространства, но мы о ней ничего не знаем, а, значит, имеем право рассматривать себя как независимые существа. Всё прочее – это излишняя головная боль.

По крайней мере, отчасти все мы представляем собой свою собственную историю. То, кем мы являемся, в некоторой степени связано с тем, какие события мы пережили и, что очень важно, как мы их воспринимаем. Память, как известно, податлива и нередко вводит нас в заблуждение, заставляя переосмысливать то, что уже, как кажется, должно было бы приобрести конкретный вид. В этом плане мы все вынуждены постоянно возвращаться назад с тем, чтобы заново или повторно прочувствовать уже ушедшее. Поэтому мы выступаем вечными заложниками канувшего в Лету.

То же самое касается и целых обществ или отдельных групп индивидов. Они также имеют коллективный опыт, который опять же в некоторой степени предопределяет их нынешние вид и конфигурацию. Память совокупностей людей, разумеется, нельзя полностью свести к хранимому в головах индивидов. Она более продолжительна, она подчиняется несколько иным правилам транспортировки через поколения, наконец, она более устойчива в главных моментах просто потому, что её поддерживают сразу многие, а не единицы.

В данном разделе я хочу рассмотреть коллективную память как фактор, задающий определённый тон в том, какой вид приобретёт социум. А, выражаясь точнее, я изучу современное состояние вещей. Мы знаем только одну историю, свою собственную – другой у нас попросту нет, и именно она, а никакая другая, сделала нас такими, какие мы есть сейчас.

Сразу необходимо оговориться о том, что я не буду вникать в подробности прошлых перипетий конкретных обществ. Существует, безусловно, разные истории у разных же групп. Многие исследователи полагали, что есть возможность свести их всех в некий единый ряд, показать универсальные законы развития любого человеческого коллектива. Я не совсем согласен с подобной позицией. Но вопрос состоит в другом. В этом разделе я попытаюсь показать, как именно груз прожитых лет влияет на социум – и ничего более. В конце концов, опыты групп несхожи, но это ещё не означает, что они никак не отражаются на сегодняшнем результате.

Есть и ещё одна проблема, которая довольно серьёзно портит жизнь всякого, кто берётся за озвученную задачу. В целом, она сводится к тому, в каких единицах считать исторические длительности. Когда мы говорим о каком-либо старом обществе, что это значит? Как мы подсчитываем возраст? И, что важнее, где располагаем границы между престарелыми и молодыми группами?