Михаил Трофименков - Культовое кино [litres]

Сын: «Ты знаешь, что, по опросу ЮНЕСКО, Финляндия в прошлом году была названа лучшей страной в мире? По уровню жизни, образованию там, и все такое. Откуда там каннибалы?»

По внешним признакам эту ловушку следует назвать мистической, да язык не поворачивается. Ловушка столь же мистична, как сама поездка в «Финку» на выходные за десятилитровой упаковкой концентрированного Fairy и бытовой техникой по оптовой цене. Она светла и просторна, как гипермаркет, рассчитанный на дорогих русских гостей: до того, как пол и стены изгваздает кровь. Гостеприимна, как аккуратная лавочка на заправке: пока продавщица, не переставая улыбаться, не зайдет вам за спину, чтобы помочь сориентироваться по карте и вырвать зубами шмат мяса из шеи. Благостна, как финская мечта россиянина – коттедж на берегу лесного озера, где, никуда не торопясь, сытно обедают на пьяном воздухе за крестьянским столом: только вот на этом обеде героям предназначена роль барбекю.

«Шопинг-тур» уже назвали «нашей» «Ведьмой из Блэр» (1999). Ну да, Дэниел Майрик и Эдуардо Санчес имитировали любительскую видеосъемку, а дневник шопинг-тура – Стас, на самом же деле один из лучших русских операторов Александр Симонов: ему не западло такое «партизанское» кино – ведет на мобильном телефоне с встроенной камерой. Но территория ужаса для американцев – черный-черный лес, традиционное жанровое пространство, а для Брашинского – банальная реальность, в которой места для ужаса нет и быть не может.

«Шопинг-тур» – фильм-оксюморон, родившийся из оксюморона «финны-каннибалы», потешного на слух, да и в экранном воплощении, но не совсем шуточного.

В туалете пограничного КПП несколько помятый мужчина бюрократически резонерского типа (Михаил Файнштейн) делится с щуплым попутчиком по шопинг-туру (Вадим Сквирский) соображениями по поводу безобразной истерики, которую закатила финским погранцам тетеха, уличенная в контрабанде сигарет. Дескать, вот же, все-таки культурная нация финны: валандались с этой дурой, а наши бы давно «по е**лу съездили – и в кутузку».

Брашинский без сантиментов отвел первому собеседнику роль первого покойника. Именно с того момента, как Стас найдет его тело в подсобке гипермаркета, шопинг-тур обернется гекатомбой. Всех остальных участников тура можно соответственно обозначить: второй покойник, третий, десятый, двадцатый.

Их съели. Выживут только мать и сын. Если, конечно, это можно назвать словом «выживут».

Нет-нет, финны не каннибалы. Просто у них такой обычай: в Иванов день они кушают иностранцев. Зачем, почему? Затем же, зачем другие нации прыгают через костер или купаются в проруби. Если перефразировать анекдот о том, зачем русские красят яйца («ну, во-первых, это красиво»): «это вкусно». Но в остальные дни они в основном вегетарианцы.

Можно увидеть в том, что едят людей они только раз в году, адскую, закольцованную, тоскливую упорядоченность буржуазного быта и посочувствовать: бедолаги, даже беспредел у них по расписанию, не то что у нас. А можно и родство русской и финской душ. Русский человек, во всяком случае идеальный русский человек, знает: делу время, потехе час. «Он до смерти работает, до полусмерти пьет», и не все ли равно, что именно пьет: водку или кровь.

Много чего можно. Простое, чуть ли не дурацкое остранение – предположение, что твои ближайшие соседи, оставаясь при этом совершенно нормальными людьми, кушают других людей – щедрая почва для занимательной культурологии.

Что-то похожее проделал Джо Данте в «Предместье» (1989). Его героев стукнуло по башке: да ведь наши новые соседи… упыри. Но сходство двух фильмов мнимо. В «Предместье» шла речь о ксенофобии, там играли социальные маски, основным инстинктом которых был не столько страх, сколько скука. Правда, соседи действительно оказывались исчадиями ада: Данте не был бы Данте, если бы снял одномерно политкорректную сатиру.

Веселое кино «Шопинг-тур» – что угодно, только не социальная сатира, что не лишает его социального измерения. Тем более – несмотря на название – не сатира на потребление как образ мысли и жизни. Хотя герои и прикупили смерти по оптовой цене, финны съели их бескорыстно.

При всем своем обаянии древняя традиция со временем – такова жизнь – несколько коррумпировалась: так, полицейские не надкусывают плененных гостей, дожидаясь начальника. Финны вообще «очень большие карьеристы», как меланхолично замечает покорный судьбе собрат героев по несчастью.

По режиссерской иронии, этот милый человек – представитель племени, ставшего в современном кино олицетворением «чужих»: жертв или агрессоров, не важно, но «чужих». Пакистанец двадцать три года благополучно прожил среди финнов и двадцать три раза пережил Иванов день благодаря протекции жены-финки. Но теперь жена умерла, и вот…

Оппозиция финнов и русских – это не оппозиция «своих» и «чужих»: вот если бы режиссер из Хабаровска снял фильм о русских челноках, которых палочками скушали китайцы, это было бы о страхе перед «чужими». Это вообще не оппозиция. Финны-то нам не просто не чужие: Финляндия – это подсознание значительной части России. Ну а она, в свою очередь, – подсознание Финляндии.

Взять хотя бы фельдмаршала Маннергейма. Стоп: а при чем тут Маннергейм? В общем-то, ни при чем. Если не считать того, что разбросанные по лесам Карельского перешейка взорванные дзоты «линии Маннергейма» – привычный антураж, в котором прошла и проходит дачная жизнь многих поколений ленинградцев. Наверное, ассоциативной связкой между впечатлениями детства и именем финского диктатора объясним инфантилизм культа Маннергейма, исповедуемого многими вроде бы образованными петербуржцами.

Этот культ не то что не укладывается в сознании: приводит в ярость преклонение перед человеком, не только учредившим в Европе институт концлагерей, но и душившим – наравне с немецкими коллегами – Ленинград блокадой. А вот в коллективном подсознании он вполне себе уложился. Оно все состоит из парадоксов и рифм-перевертышей.

Первый, еще до независимости снятый финский фильм назывался «Самогонщики». У питерских «Крестов» есть тюрьма-побратим в Финляндии, выстроенная тем же архитектором Томишко по похожему проекту.

«Линию Маннергейма» сменила «линия Паасикиви – Кекконена», ориентация на дружелюбное, почти союзническое сожительство с могучим соседом. В исторической перспективе без нее не было бы нынешних шопинг-туров. Правда, при советской власти их и не было, зато были другие. Финны с энтузиазмом отправлялись на выходные в автобусные туры в Петербург. Ну это так называлось: «в Петербург», хотя бедолаг и водили – вернее, пытались водить – в Эрмитаж. Истинной их целью был винно-водочный отдел в первом же продуктовом магазине. Жители перешейка со странной нежностью взирали на штабеля (именно так, это ярчайшее воспоминание) гостей, которых, не кантуя, загружали в обратный путь. Зрелище повышало самооценку наших выпивох: да, закладываем, но не до такой же степени. Ну ладно, до такой и хуже, но не в организованном же порядке. Испытывали они и добрую зависть: вот же все-таки культурная нация финны, нас бы оставили по канавам или «по е**лу съездили – и в кутузку».