Михаил Трофименков - Культовое кино [litres]

Русское отношение к Финляндии примерно такое: «Курица – не птица, Финляндия – не заграница». Или: да это же наши, родные чухонцы. В «Особенностях национальной охоты» интонационно блестяще выражено отношение к финнам как к братьям-славянам, только тормознутым.

В наши дни пограничная линия почти призрачна, разве что немного формальнее, чем между Российской империей и автономным Великим Княжеством Финляндским. Состоятельные граждане давно обзавелись в Финляндии дачками или нашли отели, где чувствуют себя как дома, ездят туда на выходные порыбачить, или поблядовать, или по-семейному отдохнуть. Менее состоятельные ездят автобусами от Московского вокзала на тот самый шопинг. Для всех них беспроблемные финские визы – ключ к Шенгену.

До 1917 года и после 1940-го дачи снимали на Карельском перешейке, теперь – подальше. Финны же в значительной мере продолжают считать Карельский перешеек своим. Такая вот коммуналка, населенная типа родственниками, но с запутанной семейной историей, со спорами из-за жилплощади, но до драк не доходящими.

Если на тебя набросился марсианин, папуас или любой иной «чужой», это, в общем-то, не страшно: вини себя самого за ротозейство. Страшно, если в твою голову проберется подозрение: а вдруг этот вот сосед-родственник, оставаясь самим собой – никакой инопланетный паразит не захватил его телесную оболочку, – собирается тебя съесть.

Быть бы «Шопинг-туру» зловещим геополитическим высказыванием об иллюзорности цивилизации и призывом к бдительности, если бы фильм ужасов не был снят не просто с юмором, а с финским юмором. С добрым финским юмором.

«Капитан. Хоть бы сауну растопил, засранец.

Жена капитана (как ребенку). Как он мог ее растопить, если он в ней повесился, Кари».

Нет, это даже не столько финский юмор, сколько финская интонация. Эпизод с Тиммоненом, сауну не растопившим, мог бы написать замечательный автор «Очаровательных самоубийств в кругу друзей» Арто Паасилинна. Как и монолог капитана, объясняющего, что всплеск самоубийств в Иванов день свидетельствует о душевном здоровье нации: счастье, когда люди кончают с собой в знак благодарности тому счастью, которое дарит им праздник.

Короче говоря, «ежа не обстругаешь».

Российский автор неизвестным науке способом провел сеанс финской национальной самокритики и национального самоанализа. Даже с катарсисом, хотя не совсем очевидно, что катарсисом считать: ожидаемую, но оттого не менее шокирующую финальную грызню матери и сына или восторженного Сибелиуса на титрах. Наверное, и то и другое.

Фильм Вакамацу – хроника четырех последних лет жизни японского писателя, оборвавшейся 25 ноября 1970 года. 45-летний Мисима совершил сэппуку, когда не сумел с четырьмя юными соратниками поднять на мятеж во имя восстановления императорской власти токийскую военную школу. Впрочем, попыткой военно-фашистского путча, как именовали это в СССР, события 25 ноября не назвать даже с натяжкой. Заговорщики шли на дело с самурайскими мечами. Они скорее бы умерли, чем пролили чью-либо кровь. Да, честно говоря, они и шли умирать. Такое вот театральное самоубийство. Возможно, самоубийство любовников: за Мисимой в мир иной последовал его ученик Масакацу Морита. Впрочем, гомосексуальность Мисимы фильм игнорирует: в Японии вдова писателя засудит любого, кто посмеет коснуться этой темы.

Свою смерть Мисима описал в гениальном рассказе «Патриотизм» (1961) и разыграл в его авторской экранизации (1965). Речь там шла о самоубийстве – после неудачного и кровавого военного путча в феврале 1936 года – офицера-заговорщика и его жены. Нынешняя императрица Японии когда-то была, кстати, невестой Мисимы.

Впрочем, историю Мисимы можно рассказать немного иначе.

Жил-был всемирно известный, блестящий писатель. Автор скандальных пьес о Гитлере и жене маркиза де Сада, растабуировавший в национальной литературе гомосексуальную тематику. Нарцисс, гордящийся тем, что из болезненного ребенка превратил себя в стального культуриста. Армейской службы он избежал, но перед армией и оружием испытывал фетишистский восторг. В смутные для его родины времена пошел в политику, где искал третий путь: антикоммунист и враг американского империализма, контролировавшего его родину, делал ставку на возрождение национального духа и достоинства. Боролся против лицемерия и конформизма интеллектуалов. Остроумный полемист, шел с открытым забралом дискутировать в самое логово врага – в захваченный студентами-леваками университет (и чуть было не переманил их на свою сторону).

Он создал юношескую военизированную радикальную организацию. Впрочем, она была на первых порах – да такой и осталась – скорее эстетическим проектом. Ничьей крови, кроме своей собственной, члены ужасного «Общества щита» не пролили. Денег ни от кого из политиков не брали: собственно говоря, численность организации ограничивалась сотней участников именно потому, что только сотню Мисима и мог профинансировать из своих гонораров. Силовые структуры пытались как-то курировать радикалов, но потом плюнули и отошли в сторону.

Его называли фашистом, но фашистом он, конечно, не был.

Если сделать поправку на ужасную смерть героя, никого не напоминает?

Ну да: Эдуард Лимонов, написавший, кстати, о Мисиме отличное эссе. Мисима – своего рода японский национал-большевик. «Жизнь так прекрасна, что увенчать ее должна прекрасная смерть»: разве не напоминает эта проповедь Мисимы нацболовский лозунг «Да, смерть!». А патетическая попытка Мисимы на пару с соратником на моторной лодке добраться до Южных Курил и потребовать от Советов возвращения островов сродни акциям лимоновцев в Крыму или Прибалтике. Другое дело, что в японском варианте пришел хозяин лодки и прогнал Мисиму с мисимовцем.

На первых порах в фильме Вакамацу раздражает обилие национальной специфики. Сакура в цвету. Фудзи на заднем плане. Кровавая каллиграфия – на плане крупном. Разглагольствования о «пути самурая». Но вся эта растиражированная экзотика быстро отступает в тень – на авансцене разыгрывается вселенская трагедия интеллектуала и художника, вызывающего весь мир на дуэль с предрешенным исходом.

Происходит это, прежде всего, благодаря великолепному Арате, сумевшему сыграть внутренние состояния героя без форсажа, но с интенсивностью рукопашной схватки. Мисима Араты – прежде всего, мечтатель, хрупкий и ранимый, прячущийся за броней своего идеального тела. И еще – человек, который боится. И его, и прочих заговорщиков бьет невидимая дрожь, но Мисима слишком честен и слишком художник, чтобы остановиться в полушаге от смерти.