Алесь Адамович - Кузьма Чорный. Уроки творчества

Фашизм утверждает звериные начала в обществен­ной жизни как норму и даже как «идеал». Для этого сознательно и последовательно отрицаются все гума­нистические традиции человечества. Чтобы сделать из человека зверя, фашистская система стремится повер­нуть историю в обратном направлении, «раздеть» чело­веческое существо морально и, так сказать, умственно: снять с него пласт за пластом то, что за тысячи лет приобрело человечество, когда животное стало homo sapiens. От кислорода гуманизма, человечности стре­мится фашизм «очистить» планету людей.

Развязывая животные инстинкты, он, однако, хочет направить их в нужном направлении, подчинить «си­стеме» — жестокой, бесчеловечной логике своего дог­мата.

Фашистский «сверхчеловек», с одной стороны, су­щество с развязанными животными инстинктами, c другой — послушный «винтик» в машине, системе. Это выдрессированная овчарка.

Таким видит, таким показывает советская литература военного времени оккупантов. Таково лицо фaшизма и в большинстве военных рассказов К. Чорного.

Но К. Чорный видит в своих романах и «тылы», «штабы» фашизма. И можно удивляться, как глубоко и точно он бил по самой догме, идеологии фашизма, потому что многое нам стало известно только после войны — из документов, захваченных в логове гитле­ризма.

К. Чорный, его романы «достают» не только непо­средственных убийц — оккупантов, но и «главного убийцу» — саму фашистскую теорию и тех теоретиков невиданного геноцида, которые потом, когда придет час расплаты, на Нюрнбергском процессе будут фальшиво удивляться, что существовали Майданеки и Освенцимы. Они, мол, только речи говорили и брошюры писали, сами они не убивали.

Такого «убийцу-теоретика» и рисует К. Чорный в романе «Большой день» в образе Товхарта. В Товхарте и его программе очень много типичного для фашист­ских теоретиков воинственного антигуманизма.

Перед изгнанным русской революцией сынком по­мещика Гальвасом выкладывает Товхарт свой «символ веры», «программу действия», от которой даже равно­душному ко всему Гальвасу не по себе.

И снова мы видим в романе К. Чорного высокую культуру мысли, за его образами и типами — опыт ми­ровой классики, а потому К. Чорный, рассказывая о Белоруссии, имеет что сказать и о человечестве в целом.

Товхарт — это идейно-художественное открытие К. Чорного, явление жизни XX века. Но в этом образе есть «пласты», которые видны, «прочитываются», толь­ко если смотреть на него сквозь призму русской и ми­ровой классики. Товхарт — логическое развитие и в определенном смысле завершение в XX веке буржуаз­ного индивидуализма, о котором столько рассказала мировая литература, начиная от Стендаля и Достоев­ского и кончая Горьким. Только там индивидуализм был еще в определенном смысле бунтом против «систе­мы». Фашизм же включил его в «систему», сделал «винтиком», служанкой самой «системы». «Убийца по теории» — образ, хорошо знакомый нам по русской ли­тературе. Но там он в конечном счете страшно страдает, этот индивидуалист-«теоретик».

«Убийца по теории», но избавленный от мук сове­сти — это продукт буржуазного общества XX века. И это увидел, показал К. Чорный.

Каков же он, «символ веры» Товхарта?

Во-первых: не размышляя, подчиняться, чтобы са­мому командовать! «Быть счастливым не от необходи­мости подчинения, а от сознания, что я через это достигну того, чего я могу достичь...» «Сущность всего человеческого общества в том, что каждый стремится как-нибудь и в чем-нибудь стать выше других».

Во-вторых: нет морали, совести, есть действие! «Нет ничего ни низкого, ни высокого. Есть действие, и боль­ше ничего».

Далее: ради достижения цели любые средства хоро­ши! «И я считаю, что во имя большой цели позволено сделать то, что низшими и худшими считается мошен­ничеством и мерзостью».

И. наконец: человеческое сочувствие, доброта, мило­сердие — это для прошлого, «для разных там» Байро­нов и Гете («они отзывались на печаль и слезу»): «Пришла пора признать Германию только с железным сердцем и ненавистью».

Товхарт у Чорного — это не примитивный солда­фон, который читал только «Майн кампф». Товхарт читал и Дарвина, и Гете, и Достоевского. Он изучал гуманистическое наследие человечества, но так, как изучают оборону, оружие врага. Потому что товхарты понимают, что и кто их враг.

Гитлер в свое время говорил своему «эмиссару по вопросам культуры» Розенбергу: «Чрезмерная образо­ванность должна исчезнуть. История снова доказывает, что люди, которые имеют образование выше, чем этого требует их служба, являются зачинщиками революци­онного движения» [18].

Товхарт знает, что главный тезис гуманизма — при­знание другого человека равным тебе, осознание, что каждый человек так же страдает и так же радуется, как и ты, «по-человечески». Атака на рабство всегда начи­налась с утверждения: «И мужик — человек», «И негр — человек».

Чтобы принудить немцев сделаться палачами дру­гих народов, нужно убедить их, что все другие — «низ­шие», «недочеловеки». Это и проповедуют товхарты. «И мы хотим не спасения, а господства. А господство­вать можно только над тем, кого ненавидишь. Потому мы своим национальным чувством должны сделать ненависть ко всему, что не наше, и нам должно быть все равно, что о нас думают. Беспощадность должна стать нашим знаменем... Не умиленность, а ненависть будем исповедовать мы. Мы сделаем это нашим евангелием...»

И дальше Товхарт исповедь-спор с Гальвасом пере­ключает на спор... с Иваном Карамазовым. Точнее, с той гуманистической традицией, которая выявилась в известном бунте Ивана Карамазова против мира, по­строенного на страданиях, муках невинных жертв («...от высшей гармонии полностью отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замучен­ного ребенка...»).

«Я знаю,— говорит Товхарт,— возникает один во­прос, который я предвижу. Это человеческое страдание. Доведем его до абсолюта. А для этого возьмем чистую невинность. Ясноглазое невинное дитя. И всю меру его мук от чужой ненависти. Может, это и явится той ме­рой, возле которой заколеблются слабые души».

«Слабые души», человечность для товхартов — сла­бость, но только история еще раз подтвердила противо­положное, когда товхарты дорвались до власти в Герма­нии, а потом ринулись на другие страны и народы! Доброта — качество сильных, а не слабых. И гнев доб­рых — испепеляющ. Это испытали на себе оккупанты в Белоруссии.

Но пока что Товхарт только бредит о будущих де­лах и масштабах, готовит себя к роли «сверхчеловека». Он очень низко ставит человека, его способность проти­востоять цинизму и лжи тех, кто рвется к власти над людьми...

Сколько их было в истории, «великих» и мелких циников-«инквизиторов», которые строили свои расче­ты на слабости, на трусости людей. Товхарт — не из числа очень крупных. Но в том и трагедия XX века, что как раа мелкие кумиры националистического мещанст­ва, отвратительные комедианты, наподобие Гитлера или Муссолини, способны залить морем крови реаль­ную сцену современной истории.