Сен Сейно Весто - Легенды о Шагающем камне. Курс выживания для наблюдателя

Ваши рукописи они держат у себя на полу под столом, ставя на них ноги. Я видел это сам.

Одинаковые, лысогладкие, скользкие и мертвые, как сушка, одни и те же подредакторы с выпуклыми глазами, остановившимися, как на плохом снимке, с глянцевыми щеками и красными губами потомственного бедераста; и у вас никаких шансов выйти оттуда прежним, если только вам сразу не подсказали, куда вы идете. Профиль к профилю и плечо к плечу – стоят они молча, внимательно оберегая наиболее заповедные из рубежей избирательного кормления. Чужак по генам не разглядит и щели на подступах к передовым линиям их обороны. И если только у вас не несколько жизней в запасе, если вы меньше всего в жизни хотели бы, чтобы они из вас сделали одного из них, если вы не один из них, – я вам не советую играть по их правилам. Создайте свои.

Вот, на ваш взгляд, где тут остается место для дипломатических раутов. Поднимем еще раз ту же странную московскую периодику «Знание в силу», настолько уверенно снабжающую Восточную Федерацию неувядающими ценностями мысли и знанием того, какого же именно понимания той следует придерживаться, что постороннему остается только качать подбородком. Конечно, это не наше дело. Но и сказать вроде как больше некому. Одна подредакторша из прочих настолько поглощена планомерным предложением собственных печатных сублимаций – разумеется, отвечающим ее, подредакторши, представлениям о необходимом, убивающих своей старостью все уже в радиусе нескольких парсеков, – что та не замечает ничего вокруг. До такой степени, что известный постулат древних миров относительно того, что знать это бесполезно, а не знать безвредно , был бы весьма деликатным напоминанием, что там попросту занимают на бумаге чужую площадь.

Больше того, ряд обстоятельств заставляет думать, что делается все, пребывая в убеждении, что тем исчерпывается весь возможный спектр целесообразностей, достойных права выжить. Всему остальному как бы логично и терпеливо остается быть вынесенным за рамки. Я просто стараюсь быть деликатным. Но и это еще не все. Та же подредакторша, как вдруг выясняется, не возражает даже подержать в руках другую какую-нибудь рукопись в русле любой возленаучной притчи – ее вполне даже можно выслать по почте. Рукопись, конечно, заворачивают тоже, но дело уже в другом. Когда вы потом «in person» переступаете порог помещения с тем, чтобы ее, рукопись, забрать себе, ту же подредакторшу, вначале пялившуюся на вас немигающими стеклами очков, начинает у вас на глазах прямо слегка трясти от неприличного, радостного возбуждения и возможности сказать вам, что рукопись ваша уничтожена.

И там всюду будут такие же точно потертые подредакторши с удобно сложенными на животе руками, но нигде вам не узнать, откуда такая беспрецедентная, прямо-таки катаклизматическая поспешность, с какой рукопись уничтожается до прихода за ней владельца. « Правильно ли я вас понял , – улыбнувшись самой дипломатичной из своих улыбок, спросил я, – что я летел почти от других границ, чтобы услышать, что рукопись уже уничтожена? » – «Надо было подкладывать копирку, – обращается с ценным пожеланием другая потертая подредакторша за соседним столом, глядя с откровенным сочувствием и начиная подробно, совершая в воздухе поступательные и вращательные движения пальцами одной рукой и вставляющие другой, пояснять, как это выглядит на практике. Я даже не пробовал браться за разъяснения, что в лесу далеко не везде хорошо представляют, что такое «копирка». Честное слово, я долгое время терялся в догадках, зачем тем же лесам и нескончаемым ресурсам, из которых любой западный взгляд уже давно возвел бы несколько тысяч уютных чистеньких швейцарий, нужен конкордат «приоритетных» и его «центр» и как бы они без него жили. Теперь я это знаю. До сих пор сожалею, что рукопись была упакована в редкий по удобству и благородству решения германский файл-папку на черном пластике.

Только позднее до меня дошло, что административный императив этого московского журнала «уничтожена», как бы настаивающий на необратимом характере разрушения носителя чьих-то игр ума и упражнений мыслей, не предполагал его торжественное «уничтожение» посредством сожжения при большом скоплении народа. Рукопись не была даже пущена на стружку через нарезной аппарат.

Она просто была у них выброшена в мусор.

Эти люди даже не сомневались, что если ты вычеркнул из своей жизни промежуток времени в один, два или много больше лет, то место им не может быть где-то помимо их мусора.

Но что может мешать той же московской редакции Знание и сила публиковать, скажем, «Отраженные сумерки» – но не мешает публиковать неспешные амбулы, как бы изучающие древнегреческие места и древнегреческие устои с непринужденным поворотом текста на «важность воспитательной роли гомосексуальных отношений для подростков того времени»? Это уместный вопрос. «Вопросам мужских союзов» не закрыта печатная площадь.

Важность воспитательной роли гомосексуальных отношений для детей оказалась, на взгляд московских написателей, научно освещенной в недостаточной мере. И «вопрос мужских союзов» благополучно переходит на собственно «спартанского юношу», для которого « считалось постыдным не иметь любовника », что « свидетельствовало о его ущербности и полной бесталанности », а также о собственно « взрослом любовнике », который « опекал подростка, внушал ему понятия о морали и добродетели, прививал навыки, которые пригодятся в жизни [так и написано]…»

Когда становится ясно, чего автору надо, остается только с недоумением задавать себе вопрос, кому и что осталось неясным. Пропаганда педофилии под любой крышей «научной публицистики» в юридическом уложении всех современных цивилизованных стран этой планеты предусматривает четко прописанные последствия. Но русятина как культурное единение выше этого мира. И она выше обычных человеческих законов.

Чтобы успеть определить, кто подбирается к детям, вряд ли нужно много ума. Вопрос, онанировал ли автор при составлении своих абзацев сам или ему помогала редакция, из сферы других исследований академического профиля. Знание и сила вкупе с автором явно знали, что делали. Естественная брезгливость предполагает держаться как можно дальше от московской «научно-популярной» чего бы то там ни было. Особь от «научной журналистики» как будто даже успела получить за подстольные усилия оговоренное денежное вознаграждение.

Или вот, скажем, как случайному наблюдателю показался бы абзац другой московской особи, какого-то «К. Ефремова» под той же самой русской редакцией?

«…размещение Эдема в Африке предполагает незамутненную близость к Человеку именно африканцев (и их продвинутых потомков – афроамериканцев)».