Владимир Набоков - Комментарий к роману Евгений Онегин

Редакторы неизменно печатают окончание стиха 13 как «quinze elle va» (см.: ПСС 1936, с. 431; Акад. 1937, с. 282; ПСС 1949, с. 519) вместо «quinze et le va»; возможно, тут ошибка Пушкина, но так это или нет — должны проверить люди, имеющие доступ к пушкинским рукописям. Согласно Томашевскому, в черновике (2369, л. 31) появляется еще один вариант — «sept il va», что также ошибочно {52} .

Если начальная ставка составляет, скажем, один доллар, то:

первый выигрыш: 1+1=2 (un et le va)

второй выигрыш: 2+2=4 (trois et le va)

третий выигрыш: 4+4=8 (sept et le va)

четвертый выигрыш: 8+8=16 (quinze et le va)

и т. д.

Психологически весьма интересно, что Пушкин вычеркнул эти великолепные строфы. Одно время он колебался: себя или Онегина изобразить этим бледным и бодрым игроком. (Известно, что Онегин играл; см. гл. 1, LIV и гл. 8, XXXVII.) И именно вторая глава, в которой Пушкин рисует себя «отшельником скромным», не привязанным более к карточному столу, была фактически проиграна им в карты, несмотря на его увертливые попытки (см. ниже) утверждать противоположное. В начале 1828 г. Пушкин опубликовал в булгаринской «Северной пчеле» стихотворение, написанное четырехстопным ямбом, «Послание к В.» (Иван Великопольский, 1797–1868, автор «Ариста, сатиры на игроков») {53} , в котором после похвал, адресованных В., превозносящих его здоровые нравственные принципы и преподанные им добрые советы, Пушкин приходит к такому саркастическому заключению:

Великопольский, человек добросердечный, позже материально помогавший Гоголю, мягко отомстил Пушкину тут же сочиненным стихотворением, писанным в том же размере, где заявлял, что упомянутый моралист очень хорошо помнит свои бдения с Пушкиным, во время которых «глава Онегина вторая съезжала скромно на тузе». (Теперь становится совершенно ясно, что Великопольский читал строфы о страсти к банку, исключенные Пушкиным в отдельном издании главы второй 1826 г.). В апреле 1828 г. Пушкин писал Великопольскому из Петербурга в Москву:

«Булгарин показал мне очень милые ваши стансы ко мне в ответ на мою шутку. Он сказал мне, что цензура не пропускает их, как личность без моего согласия. К сожалению, я не могу согласиться.

<���…> Неужели вы захотите со мной поссориться не на шутку и заставить меня, вашего миролюбивого друга, включить неприязненные строфы в 8-ю главу „Онегина“? NB: Я не проигрывал второй главы, а ее экземплярами заплатил свой долг, так точно, как вы заплатили мне свой родительскими алмазами и 35-ю томами Энциклопедии. Что если напечатать мне сие благонамеренное возражение?»

Не слишком приятно все это читать.

Пушкин любил держать банк, а не понтировать, и картами был глубоко увлечен до конца своих дней.

В «Отрывках из дневника Томаса Рейкса, эсквайра, за 1831–1847 гг.», содержащих «воспоминания о светской и политической жизни Лондона и Парижа в этот период» («A Portion of the Journal kept by Thomas Raikes, Esq., From 1831 to 1847». 4 vols. London, 1858–1857, с путаным предисловием), находим следующую запись (vol. 3, р. 129) от 28 февраля 1837 г. н. ст. (вторник) — в этот день известие о дуэли (8 февраля н. ст.) и смерти (10 февраля н. ст.) Пушкина достигло Парижа, где тогда проживал Рейкс:

«Я обнаруживаю такую заметку на с. 141 моего дневника о пребывании в России [зимой 1829/30 г.]: „Вчера вечером [23 декабря 1829 г. н. ст.; т. е. 11 декабря ст. ст.] у барона Рехансена я встретил русского Байрона; зовут его Пушкин, знаменитый и почти единственный поэт в России… В его личности и манерах я не смог заметить ничего примечательного, кроме пренебрежения опрятностию, что иногда есть недостаток людей гениальных, и нескрываемого пристрастия к азартным играм; единственным действительно стоящим внимания выражением, которое он обронил в течение вечера, было: J'aimerois mieux mourir que ne pas jouer“ [390]».

(Я в долгу перед мисс Филиппой Рольф, проживающей в г. Лунде в Швеции, за то, что она любезно согласилась выяснить, у кого в гостях был тогда Рейкс. Речь идет о бароне Иоганне Готхарде фон Рехансене, 1802–1854, секретаре шведской дипломатической миссии в Санкт-Петербурге.) {54}

Этот пассаж несколько перефразирован Рейксом в его книге «Посещение Санкт-Петербурга» (см. коммент. к гл. 1, LII, 7) [391], написанной в эпистолярном жанре. Письмо IX из Петербурга, датированное 24 декабря 1829 г. н. ст., начинается так:

«Вчера вечером у барона Рехансена я встретил русского Байрона; его зовут Пушкин, он знаменитый и в то же время единственный поэт в этой стране… Ничего замечательного в его личности и манерах я не обнаружил; неряшлив в одежде, недостаток, иногда отличающий людей талантливых, он открыто заявлял о своем пристрастии к азартным играм; единственным стоящим внимания выражением… [и т. д.]»

В связи с внешним видом нашего поэта, подвергавшимся критике не только признанного денди Рейкса, стоит упомянуть сходное замечание самого Пушкина, сделанное приблизительно в то же время. Автобиографический отрывок («Участь моя решена. Я женюсь…»), видимо написанный около 13 мая 1830 г., через неделю после получения согласия на брак с Натальей Гончаровой, содержит следующее наблюдение: «Одеваюсь небрежно, если еду в гости, со всевозможной старательностью, если обедаю в ресторане, где читаю или новый роман или журналы…» (Акад. 1936, т. 5, с. 358).

24 декабря 1829 г. ст. ст. Пушкин начал сочинять восьмую главу, и кажется очень заманчивым вообразить, что Рейке (которого Пушкин вновь встретил на рауте 16 февраля 1830 г.) и есть «путешественник залетный, блестящий Лондонский нахал» в гл. 8, ХХIIIb, 9—10 и «путешественник залетный, перекрахмаленный нахал» в гл. 8, XXVI, 9—10 (хотя, как отмечено в моем комментарии к этим стихам, в них различаются и другие, более ранние впечатления, уходящие в прошлое, в Одессу 1823–1824 гг.). Эпитет «перекрахмаленный» относится, я полагаю, к жесткому накрахмаленному шейному платку англичанина. Фронтиспис дневника Рейкса изображает автора от цилиндра до носка элегантной туфли в перипатетическом виде сбоку — перед нами дородный господин на удивительно тонких ножках в коротковатом сюртуке и узких затянутых брюках.

Том Рейкс (1777–1848) уж точно был специалистом в карточных делах:

«Случилось так, что [в 1814 г. в Лондонском клубе] Джек Бувери, брат леди Хейтсбери, проигрывал крупную сумму [в макао] и был крайне раздражен; Рейкс с присущим ему дурным вкусом стал насмехаться над Бувери, пытаясь развеселить нас своими избитыми остротами, в результате чего Бувери швырнул ему в голову игральную чашку с несколькими оставшимися в ней фишками и, к несчастью, попал в цель, чем немало разозлил денди из Сити, но никаких серьезных последствий это явное оскорбление за собой не повлекло»,