Сергей Костырко - Простодушное чтение

И еще две девушки: Кореянка Хо, трогательно-простодушная, клубящаяся мистическими откровениями Востока, и девушка Вера, ворующая в магазинах женское белье под непроизвольным присмотром и защитой мальчика Тёмы. Если их обеих – Кореянку Хо и Веру – слить в один сосуд и взболтать, то получится соответствующая героиня из фильма Бенекса «Дива».

Да, кстати, Марина и Кореянка Хо очень близкие подруги. Живут вместе и работают в морге визажистками (см. Ивлин Во, «Незабвенная»).

Ну и еще один там персонаж торчит на виду, сюжет образует – некто Харин; тоже по-своему трепетная душа. Из бандитов. Пережил к началу повествования духовное возрождение под воздействием Дейла Карнеги, а во времена, охваченные действием романа, переживает второе потрясение – сокрушительную любовь к Марине. Маугли из волчьей стаи, решивший стать человеком. Преследует Марину просьбой-требованием выйти за него замуж. У этого персонажа родословная будет побогаче: от «Великого Гэтсби» до глухонемого из «Страны глухих» и персонажей из «Криминального чтива».

Сюжетная (она же психологическая) пружина в том, что как раз на Харина-то, заменив собой, таким образом, мнимо убитого киллера Лёху, и приняла Марина заказ и даже деньги (доллары) уже получила от отвратительно-рафинированных новых русских.

Ну и что делает автор со всем этим в своем романе? В принципе, то же самое, что и все другие изготовители романов-«хитов» про волнующую новизну новых времен и молодых поколений. Берутся признаки, гуляющие в массовом сознании в качестве «примет времени»: шикарные «тачки», быки, мобильники, гениальные стихи на туалетной бумаге, наркотики, супер-интерьеры, си-ди-диски, ломовые деньги, бары, киллеры, компьютеры, хакеры и т. д. – и лепится из них образ наступившей эпохи. Образ, конечно, ужасный, но ужасный – завлекательно, притягательно. И вот в эту, так сказать, операционную среду загружается традиционный материал юности: наивность, доверчивость, трепетность, чистота, непосредственность, обаяние щенят и котят. При этом младенческий мозг молодых персонажей полностью облегчается от того, что мы называем культурной памятью. Я не про «турегенева-печорина» (хотя почему бы и нет), но хотя бы про наличие в их сознании папы-мамы-бабушки, старого чайника на кухне, поломанного транзистора, поездок на дачу в деревню или к родственникам в Армавир, ну и так далее. Предложенные романом «дети времени» выращены как будто в колбе МузТВ. И естественно, что эти герои с их патологической восприимчивостью и пластичностью принимают форму предложенного мира полностью. Они как бы персонифицируют убогонький теленабор «Вещей века». Такой прием в шлягерном кино обычно хорошо срабатывает у людей старшего возраста, которых не смущают реалии новых поколений (ну, скажем, «мальчик», «девочка» и их ребеночек в фильме Соловьева «Черная роза эмблема печали…», – не самый плохой, кстати, фильм).

…Что касается меня – у меня вообще сложные отношения с «шлягерными» жанрами: боевик, триллер, мелодрама, «лирическая криминальная комедия, с элементами сюра». С одной стороны, считаю их вполне ублюдочными. Игровыми площадками, на которых взрослые играют, как в игрушки, с серьезными вещами: смерть, жизнь, любовь, разлука. И в игре этой очень часто превращают их действительно в игрушки – на этом пространстве они другими и не могут быть. А с другой стороны, я люблю «игру в эту игру» – скажем, боевики, в которых ублюдочность жанра отрефлектирована художником и включена в содержание и эстетику именно как ублюдочность (то же «Криминальное чтиво» Тарантино, или замечательная «Подземка» Люка Бессона, или «Пес-призрак» Джармуша). Но это уровень художника, использовавшего жанр трогательной криминальной драмы как материал, а не задание.

Роману же Болмата явно не хватает такой отрефлектированности. Автор увязает в серьезности, с которой лепит «трогательное». Он, похоже, действительно не отдает себе отчета в том, что ни мир, который он изображает, ни его «молодые» герои не имеют отношения к реальности, что это игры автора с самим собой. Что он не Тургенев и не Аксенов даже. Что он изначально на другом поле играет. И Набоков, которого потревожил Курицын, тоже, на мой взгляд, ни при чем. Не спорю, набоковских фразочек здесь много. Но они в романе – как изюм в батоне: наковырять изюму можно, наверно, вдоволь, но само тесто замешено на обычной муке:

Ну и где тут Набоков? Это, простите, стилистика «Юности» шестидесятых годов.

это уже Хемингуэй в аксеновском варианте.

Перед нами попытка изображать отработанными к нашему времени средствами психологической прозы ту реальность, те новые типы, которых на самом-то деле и не существует. Автор изображает не людей, а какие-то очень произвольно слепленные схемки. Марина после знакомства с киллером Лёхой (Михой) делится пережитым с подругой: