Соломон Барт - Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма Собрание сочинений

Из пустоты, из темноты —
Так сердце страхом шелушится —
И эти за окном цветы,
И этот день, и эта птица,

И ночью звезды вдоль чернил,
Неисчислимые ступени,
И я в избытке темных сил,
И я в избытке темной лени.

И ты, идущая ко мне,
Ты — невесомыми стопами —
В огромной тьме и тишине
Моими днями и ночами.

Тобою жил, Тобой болел.
И увидал за сенью славы
Твой каменеющий удел
Во храмах злобы и неправды.

Молчанье. Думы до утра.
Ночная мысль всегда сурова.
И шло из вечного нутра
Всепроникающее слово.

О стопы тихие древес!
О стопы трав и ветра стопы!
О бесконечный ход небес!
И я — во тьме тяжелолобый.

И это слово: иудей.
И точно дуновенье: братья!
И широко среди людей
Их злая вера и проклятья.

Стекает кровь на блеск слоновой кости.
Да, это утро там за чугуном
Решеток. Помнишь, ветровые трости
Сбивали листья, обнажали дом.

Но нам ни слез, ни ропота не надо.
Вернее нет, чем страха терпкий плуг
И в бороздах его живое стадо…
И если жжет предутренний недуг

И жар небес на соль земли стекает,
И благостно мы сходим вдруг с ума, —
На плац-параде всё еще крепчает
Под сапогом морозная зима.

Босые ноги. Серая трава.
И я больной и полный аллегорий.
Густеет мгла, редеет синева,
В долине там — спит санаторий.

Пастух твердит о чуде, о приметах
И чешет ноги и плюет в траву.
Всё явственнее смерть бредет по свету
На этом склоне, рядом, наяву.

Сыреет, но без страха жду простуды —
В прохладу окунуся, лягу в ночь.
И жизнь и смерть, быть может, лишь причуды,
Которых невозможно превозмочь.

Идет окольная дорога —
Дорога вверх, дорога вниз,
Направо, влево, — ради Бога,
Кто б ни был ты, посторонись!

И ни плетня, ни частокола,
Ни дома крепкого не ставь.
Пусть будет ветр, и ветр и воля.
Кабацкий щедрый наш устав.

И только по утрам проснешься,
Уже б учуял и ступил,
Ступил без права и запроса
Всей буестью заветных сил —

Туда, где есть, где нет дороги,
Где частоколы и дома,
Где с каждого глядит порога
Своя тоска, своя тюрьма.

За окна — лето одолело —
Поник и умер первый лист.
Благоуханны смерть и смелость.
В огромных рамах шелест, шелест.
Закат глубок. Закат лучист.

Поют зеленые верхушки,
[…………………]
Еще текут твои теплушки,
Палят еще ночные пушки —
Подземный гул, подземный гром.

Но тише, тише. Много тише
Так умирает первый лист.
Склонились мы и еле дышим,
Мы голос смерти слышим, слышим,
И голос этот юн и чист.

Строптивый день. Безумием разъятый,
Как женщины меха и душный ветр.
[…………………………]
[…………………………]

Рукав взлетел. Дым по полю кудрявит.
Раздуло ветлы. В клочьях борода.
Россия — голь, Россия — поль прославит.
Плывут под ветром набекрень суда.

Мохнатых проволок густые семена
И ночью вся ночная тишина.
Как жажду утолить без песен, без вина,
Как жить, когда в агонии страна!

Всё это так. И это неизбывно.
Взлетают скалы. Рушится обрыв.
Взгляни, каким таинственным курсивом
Восходит дым от золотистых трав.

Восходит день от медленных пожаров.
Горит земля подспудно и темно.
Ты тот, чьи начертанья без помарок.
И это ложь. Но это всё равно.

Канавы ширь. Бьет ливнем океана
Чума и слава. Много ли испил?
И все мы пьем из одного стакана.
Убить себя? И в смерти спала жизнь.

Бывают в жизни долгие длинноты,
Глядишь на крышу и палишь в сову.
Я сяду в кресло помнить Дон-Кихота —
Сам сочинил и сам же изорву.

Прекраснодушный малый, тощий рыцарь…
И у меня он скучен и смешон,
Но дорог мне высокой чести мытарь
И кто б ни шел: быть может, это он?

Никто. Но вот звонок, как жук о стекла.
Она! О Дульцинея! Как всегда,
Всем телом снова говорит о пекле,
Где нежность, вечность, чистота.

И станет жаль невольно Сервантеса,
Что книги он своей не изорвал.
Наш путь земной, наш страшный путь небесный —
И смертный, смертный, смертный наш привал.

Ошеломлен внезапным громом —
Взыграла цветень и летит
Над старой мельницей, над домом
Внезапный гром еще гудит.

Плывут воздушные паромы —
Все эти тучи, облака.
Кудрявятся стога обломы
И в легкой накипи река.

Ошеломлен внезапным громом,
Ты зашатался на ногах.
В руке ты нес пучок соломы
И глыбу солнца на плечах.

Сквозь ветр и дождь отверженные Богом
И эта боль, которой слишком много,
Толкая ночь в притихший санаторий —
За дверью плещут, плещут ковыли.
Еще темно. Едва синеют шторы
И слух и стекла в дождевой пыли.

В такую ночь для гибели созреть —
О, не ропщи: мне над тобою петь,
Дыбилась молодость упруже стали,
Как день единый, дни твои завяли,
Любовь легла под черный плат —
Под черным платом — мертвый взгляд.

Ты ждешь… иль ты в бреду кошмарном.
Я постучусь. Рассвета луч янтарный
Войдет со мной в мерцающий покой.
Предстану я загадочно простой
И все твои сомненья, все запросы
В моих очах как тающие росы.

Проснись. Всему, всему, что невозможно,
Что умерло на дыбе осторожной,
И на окне уставшей ветке лилий
Несу ответ, овеян шумом крылий.
И донесу до смертного порога
Я эту боль, которой слишком много.

— Немногие поймут, — предсмертно скажешь,
Развяжешь сны и ляжешь весь в тени.
Она давно уже стоит на страже
В высокие, прямые, праздничные дни.

И небо всё и зарево в тени.
И девушка так явственно в тени,
И на лужайке, как могилки, пни да пни,
И дальше, дальше всё в тени.