Соломон Барт - Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма Собрание сочинений
- Название:Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма Собрание сочинений
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Водолей Publishers
- Год:2008
- Город:Москва
- ISBN:978-5-9796-0126-7
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Соломон Барт - Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма Собрание сочинений краткое содержание
Среди поэтов Серебряного века есть забытые почти намеренно. Таким поэтом был Соломон Веньяминович Копельман, в первой публикации (1915) выбравший псевдоним «С. Барт». Первый сборник Барта — единственный, изданный в России, — известен в одном экземпляре. Позже Барт обосновался в эмиграции, в стране, неблагоприятной для русской поэзии, — Польше. В Берлине и в Варшаве вышли еще четыре его книги. В 1941 году поэт погиб в Варшавском гетто. Более полувека должно было пройти, чтобы в Стэнфордском университете вышло первое собрание стихотворений Барта. Книга стала библиографической редкостью, а факты и материалы продолжали копиться. В предлагаемом читателю издании собрано всё, что дает право считать Соломона Барта одним из значительнейших русских поэтов Восточной Европы.
Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма Собрание сочинений - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
25. IX. 1940
214. «Она входила в комнату всегда…»
Она входила в комнату всегда
Сурово, молча и небрежно
Протягивала руку… Так вода
Течет течением безбрежным
И самовластным, будто берегов
В помине нет, как будто ей дано
Владеть пространством. Медленно, темно,
Нежданно загораясь светом слов,
Вступала во владенье миром
Большим, как жажда человека быть
Собой, своею волей жить,
А не чужой — капризом и пунктиром.
1940
215. «Паучья нежность! Жар совокупленья!..»
Паучья нежность! Жар совокупленья!
Так хочет тело, так вопит душа.
Всегда душа — до тьмы исчезновенья,
До тела растяжимая душа.
Проходит день над крышами, над башней.
Твой день высок, как небеса глубок.
Твой уголок, твоя земная пашня,
Твоя душа… Увы, ты изнемог.
Опять душа… Сорвешься вдруг, заплачешь,
Зовя ее, ее превознося.
И ты поймешь, что дальше жить нельзя —
Незряча ночь. Но день еще незрячей.
1940
216. «На запрокинутый огромный взор…»
На запрокинутый огромный взор
Вознесена немая крыша гроба.
Гляди, гляди, гляди в упор,
Смирись, прими заветное: мы оба…
Худоба смерти, смертный час.
На шею острие уже свисает,
Вот упадет один, один из нас
[……………………]
Другие стихотворения
(по автографам в архиве Д. С. Гессена)
217. «Из древнего забытого колодца…»
Из древнего забытого колодца —
О, нагружать и только нагружать!
Чтоб к вечеру опять, чтоб снова отколоться
И снова утром: слава! исполать!
Такие есть возможные молитвы,
И, лаком, политурой озарен,
Постигнешь вдруг, что даже не обидно
Сойти за черный — золотой — уклон.
И ты плывешь, плывешь, вот-вот взлетишь —
Колодцы древние и саркофаги —
И мелким бисером исписана бумага,
Но вдруг, обезумев, ты плачешь, ты вопишь.
218. «Со взбухших крыш стекают слезы…»
Со взбухших крыш стекают слезы,
Стекает дождь из детских глаз.
Росы мои, беленькие росы,
Мой первый, мой предельный час!
Как умирание в горах,
Как звезд подводное теченье,
Снится такое шевеленье,
Исчезновенье, радость, страх.
И нет грустней, нет ничего больнее,
— О, личики, прижатые к стеклу! —
Чем нежным быть, быть всех нежнее
И предаваться только злу.
1940
219. «Какая ложь и блажь сказать: прохожий…»
Какая ложь и блажь сказать: прохожий,
Когда в весеннем трепете рука.
Вот ты лежишь на безусловном ложе
И любишь зной и любишь облака
И пенье птиц далекое, глухое
И листьев долгий шум, всё, что любить
Нам нужно, чтоб, безумствуя, в покое,
В тревоге, в общей радости пожить.
И кто же этой радости не знает —
Тропинка ли или огромный шлях —
В ней сердце человечье увязает.
О, радость громкая, о, темный страх.
Увы, она, как общая могила,
И только в этом смысл ее и свет,
Что над тобою власть ее и сила —
Кто б ни был ты — убийца иль поэт.
1940
220. «Строптивый день… Пьянчужки запивают…»
Строптивый день… Пьянчужки запивают
В такие дни. В такие дни казнят.
В такие дни Прокрусты зачинают
Прокрустовых бесхитростных ребят.
В такие дни поэмы не выходят
И девушки выходят за скопцов.
В такие дни такая уж погода
И дует ветр с натуженных мостов.
В такие дни… иных ведь не бывает! —
Запомнить это надо навсегда
И надо слушать, как она стекает —
С покатых крыш покорная вода.
221. «Восторг преодоленной наготы…»
Восторг преодоленной наготы,
Той белизны, тех статуй белизны,
Что под резцом встают из пустоты,
Небытием и сном озарены.
Казался богом тот, кто их лепил,
Кто медленно рукой по ним водил
И, в них вводя свой смысл, свою идею,
Сам сознавал, как мир кругом пустеет.
Он ощущал блаженный этот холод.
В едином слит, в едином мир расколот.
И жизни нет: вот эта белизна.
И смерти нет: она озарена.
222. «Вся жизнь, всё это мракобесье…»
Вся жизнь, всё это мракобесье…
О нет! не вся — пойми меня! —
Ни смысла нет, ни равновесья.
Но, человека осеня,
На крыльях птиц, по горным взлетам,
По хмурым призрачным высотам,
В провалах исхудалых лиц
Проходят, медленно ступая,
От слов, от слов изнемогая,
И обреченные молчат —
Какая сила? Не понять…
И ты молчишь. В себя глядишь.
Н в мир глядишь. И вдруг кричишь
И руки настежь — тишина:
О боль, вся жизнь обнажена.
И сердце так огромно бьется —
Вот-вот замрет, вот-вот сорвется
В бессмертия блаженный лед.
ПРОЗА
Дуэль
6 ч. утра. Боковая улица. Из ворот углового дома выходят трое мужчин. Лица их серьезны, строги. У одного под мышкой ящик с пистолетами. Молча направляются к автомобилю. Усаживаются. Покатили.
По всем видимостям предстоит дуэль. Но что теперешние дуэли? Только курам на смех! Встревожат выстрелами где-нибудь на опушке воробьев, спугнут зайца и едут в ресторан завтракать.
Комедия бытия или быта? Пожалуй, и то, и другое.
Спешить нам нечего, автомобилю далеко до места назначения, пусть же мысль моя пока вьется по спиралям ассоциаций.
В этом же переулке простаивал я когда-то подолгу, поджидая свою приятельницу, когда она возвращалась от портнихи. По-разному светятся глаза женщины, идет ли она от портнихи или от любовника, но светятся чем-то своим, нутряным, женским.
Чудесные глаза. Чудесная улица! Пусть она узка, пусть выпирают из мостовой булыжники и штукатурка домов облуплена, но если по улице ступила любовь, — зацветает она молодостью, песнями, сердце щемящими тайнами.
С тех прошли года. Жизнь во многом успела проявить свою текучесть. Портниха давно уже переменила место жительства. А я — о сладкое ярмо! — по-прежнему люблю свою приятельницу и не могу без волнения вспоминать о наших встречах.
Читатель, пожалуй, готов подумать, что один из дуэлянтов — я, а потому последуем за автомобилем. Он приближается к заставе. Воздух вольней. Попадаются незастроенные площади. В просветах, подальше, виднеются поля, рощицы.
Адвокат Ленц, один из секундантов, в такт своим мыслям, нервно постукивает безобразными, как бы изъеденными кислотой, ногтями по дереву ящика. Дуэлянт и второй секундант упорно молчат. Слова пузырьками слюны закипают на прищемленном молчанием языке адвоката, выпирают колючками злобы из маленьких глаз. Голову тяжелит осадок печальных и раздражающих сопоставлений… Отчего он так неудачлив? Разве не зазорно в тридцать лет быть только помощником? Разыгрывают же другие идеалистов, непризнанных гениев, утаивая свой карьеризм и жадность к наживе… Отчего же его игру сразу разоблачили и сделали мишенью «дружеских», тем сильнее язвящих, насмешек?
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: