Коллектив авторов - Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе

…О, как я был посрамлен! Первый же запрос в гугле дал мне лица участников и ликвидаторов аварии – почти все они в «Чернобыле» подлинные: и Дятлов, и Пикалов, и даже Топтунов. Все – кроме Ульяны Хомюк из минского Института ядерной энергетики АН БССР (великолепная роль Эмили Уотсон).

Простите мне мое неведение, сгинувшие и выжившие. Когда произошла трагедия, я был тринадцатилетним, глупым, бессмертным – и жил за 3000 километров от Припяти; те облака приплыли ко мне гораздо позже. Журналист Тимур Олевский прав: за 33 года Чернобыль никуда не делся, он продолжается, и это не фигура речи. Об этом говорит главный герой фильма, замдиректора Курчатовского института атомной энергии Валерий Легасов (роль Джареда Харриса): «Большинство этих «пуль» продолжит летать сотню лет, а некоторые – и пятьдесят тысяч лет». Такова природа атома – никогда не «мирного», поскольку именно он является роковым таймером, который жизнелюбивое человечество включило себе в качестве обратного отсчета.

Но, если хотите, можно и «фигурально»: радиация – это такая колоссальная метафора античного Аида, только без присущей мифам обратимости. Ты уже мертв, но все еще чего-то ждешь, куда-то бежишь, как герои другого фильма о чернобыльском ужасе – «В субботу». По мне – так более мощного, поскольку Александр Миндадзе даже не стал прибегать к треску дозиметра (который в «Чернобыле» Йохана Ренка служит опознавательным знаком смерти, весь саундтрек на нем держится); не показывал распад клеток человеческой плоти. При этом фильм насквозь пропитан радиацией, она визуализована через работу режиссера со временем, через вибрацию камеры – и монтажно.

«Чернобыль» воздействует иначе. Это классический фильм-катастрофа; но, в отличие от других образцов жанра, катастрофа тут не увенчивает фабулу, она фабулу создает. Ведь главное – не взрыв, а то, что он высвобождает и чему конца уже не будет. Мои учителя называли этот прием – «труп в трюме корабля».

Под стать ему и липкий абсурд, как нельзя лучше отвечающий месту действия: российской (пардон, советской) империи.

«Этого не может быть!» – лейтмотив первой половины фильма. Правда «Чернобыля» как художественного произведения в том, что люди врут не другим, они врут самим себе. Самая высокая квалификация, самая очевидная очевидность, даже явленная воочию смерть – тут бессильны. Большой дозиметр сгорел сразу после включения – «обычное дело». Принесли другой, он зашкалил – «чушь!». «Как можно получить такие цифры от воды из взорванного бака? – Никак. – Тогда какого хрена вы несете? – Там на земле лежит графит, кусками… – Вы не видели графита. – Видел! – Не видели. Не видели! Потому что его там нет!!! Я сам пойду на крышу блока, оттуда хорошо видно здание четвертого реактора, и все увижу собственными…» – не договорив, Дятлов блюет, его уносят. На крышу блока отправляют главного инженера. Под конвоем. Это он принес дурную весть – вот пусть и проверит ее на себе. Дальше все повторяется на уровне ЦК и правительства.

Абсурд не вытекает из незнания, абсурд – в самой основе системы, которую западный мир силится понять. И фильм прежде всего об этом. Носитель правды Валерий Легасов противопоставляет справедливый и разумный мир Чернобылю, в котором «не было ничего разумного; а было – во всем, даже в хорошем – безумие». Вся Россия – это Чернобыль. Выработанные миллионами лет природные механизмы, равно как и новейшие достижения цивилизации – тут одинаково не работают; накопленные ценности всякий раз обесценены.

Бессмыслен героический труд пожарных; бессмысленно водружение флага над трубой энергоблока (в знак победы над зверем), поскольку цена этого действия – еще две бесценные никому не нужные жизни. Символ не может бежать впереди целесообразности, а тут – может. И водка, которую здесь хлещут ВО СПАСЕНИЕ, называется «Галерная» (все верно, самообман – наши фирменные «русские галеры»). И шахтеры при рытье котлована обнажаются полностью: в морге одежка без надобности.

Роль главного «русского медведя» в фильме досталась министру энергетики, зампреду Совета Министров СССР, Борису Щербине (его играет любимый актер Триера, швед Стеллан Скарсгорд). Малообразованный и взбалмошный, жестокий и ранимый, он воплощает тот русский характер, который долгие годы был жупелом для Запада, которого и сейчас опасаются во всем мире за алогичность и непредсказуемость. После того как Легасов под страхом быть выброшенным из вертолета рассказывает Щербине принцип работы ядерного реактора, министр заявляет: «Теперь я знаю, как работает реактор. Вы мне не нужны». И зритель ждет: вот теперь Легасова точно выбросят из вертолета.

Однако именно Щербине принадлежит главная формула, прозвучавшая в разговоре с Ульяной Хомюк (о грядущем выступлении Легасова перед международным сообществом в Вене) и лежащая в основе всех наших национальных комплексов: «Вы предлагаете ему унизить нацию, которая одержима тем, чтобы не быть униженной».

Да, это не про то, что случилось с нами треть века назад. Это про сегодня.

Не хочется повторять заезженные истины, но ведь банальность – это мудрость, просто стершаяся от частого употребления. И кажется, именно о вещах проходных (и в силу этого – преступно игнорируемых) сегодня следует напоминать чаще, чем о сложных и тонких неочевидностях. Один из таких этических штампов сводится к следующему: то, что человек делает, он должен делать по возможности хорошо и находиться, таким образом, на своем месте, развивая себя и двигая вперед свое дело, свое ремесло. Это относится к любой профессии, но в сфере профессий творческих этот вопрос стоит особенно остро. А применительно к поэзии – прямо-таки с бритвенной остротой.

Вот известный драматург и режиссер Николай Коляда, рекламируя поэтическое выступление в своем театре известного актера Антона Шагина, пишет: «Антон Шагин – изумительный поэт». «Изумительность» стихов Шагина можно оценить, зайдя на его личный сайт. Берем пару строф наугад:

Подобную примитивную натурфилософию, псевдоумиление, сомнительные претензии на духовидчество, елейные восторги (равно как и надрывные рыданьица) – находим практически в каждом тексте. Семь лет назад в программе «Вслух» Ольга Седакова (чей авторитет в области художественной словесности, думаю, неоспорим), презрев толерантность (свойственную в целом высказываниям мэтров о молодых поэтах, звучавшим в этой программе), жестко, но справедливо припечатала и сильно ошеломила привыкшего к априорной популярности Шагина: «Сказать мне об этих стихах нечего, потому что к поэзии они отношения не имеют». Судя по всему, за прошедшее время приблизились они к поэзии не сильно.