Михаил Габович - Памятник и праздник: этнография Дня Победы

Женщина напротив, блокадница, подняла рюмку и предложила выпить за матерей, благодаря которым они, дети блокады, выжили. «[Они] сменили свои прекрасные платья и туфельки-лодочки, в которых они фланировали по Невскому с нами за ручку, и стали рыть окопы». Зазвучали песни 1940-х—50-х годов. Пели многие члены клуба, все остальные подпевали, начались танцы. После завершения траурного вступления стало очевидно, что День снятия блокады все же праздник и весело отмечается выжившими на той войне. Весь вечер звучали воспоминания о родном городе, о событияхблокады.

Памятные даты, связанные с войной, сохраняют свою значимость в постсоветских эмигрантских сообществах. Но в большей степени для людей старших возрастных групп, обладающих личной памятью о войне. Праздники и траурные мероприятия обязательно проводятся коллективно. Но у каждого сообщества своя, очень локальная память о войне. И одесситы и ленинградцы очень по-разному помнят войну и по-разному конструируют праздничные и траурные ритуалы. Традиции отмечать даты локальные заметно отличаются от общего для всех праздника — Дня Победы. И главное отличие в наличии официальной части. Именно 9 мая сохраняется не только как личный праздник, но и как государственный и публичный. Важнейший ритуал — это коллективное посещение мемориальных комплексов Берлина, когда официальные лица стоят рядом с одесситами и ленинградцами. Официальная ритуальная сторона праздника несколько стирает различия в традициях, установившихся в различных сообществах, но локальные традиции все еще находят прибежище в других значимых местах памяти о войне.

P. S. За прошедшие после написания статьи несколько лет произошло множество событий, которые могли бы повлиять на коммеморативные традиции в эмигрантских сообществах не только одесситов, но и ленинградцев/петербуржцев в Берлине. В числе этих событий — аннексия Крыма, конфликт на востоке Украины, рост авторитаризма в России. Конфликт, как и отношение к правящему в России политическому режиму, стал причиной раскола во многих семьях. Но «День Победы» остается символически значимым местом памяти, а коммеморативные ритуалы практически не изменились. Индивидуальная (ветераны и «дети войны») и семейная память удерживают свои позиции в среде одесситов. А для многих ленинградцев/петербуржцев современный конфликт так и не стал сколько-нибудь значимым вызовом, принуждающим к пересмотру привычных традиций и ритуалов.

[1] Подробнее об этих процессах см: Mandel R. German, Jews or Russians? Diaspora and the Post-Soviet Transnational Experience // C.J.Buckley, B.A.Ruble, E.T.Hofmann (Eds.). Migration, Homeland, and Belonging in Eurasia. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2008.P.303–316.

[4] Ассман Я. Культурная память: письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.:Языки славянской культуры, 2004. C.36.

[5] Lane C. The Rites of Rulers: Rituals in Industrial Society. The Soviet Case. Cambridge: Cambridge University Press, 1981. P. 143–144.О коммеморации войны в СССРи в первые постсоветские годы пишет также: Tumarkin N. The Living and the Dead: The Rise and Fall of the Cult of the World War IIin Russia.New York: Basic Books, 1994. P.95–228.

[6] См: Копосов Н. Память строгого режима: история и политика в России. М.: Новое литературное обозрение,2011.C. 93–94, 102–105.

См: Коротков М., Якубенко Э. Одесса: города-герои. М.: Планета, 1975; Зубаков В. Е. Ленинград — город-герой. М.: Воениздат,1981.

См: Успенский Л. Записки старого петербуржца. Ленинград: Лениздат, 1970. C. 384.

Лурье Л. Без Москвы. СПб.: БХВ-Петербург, 2014. С. 227–236.

См, например: Reid A. Leningrad: Tragedy of A City Under Siege 1941–44. London: Bloomsbury, 2011; Kirschenbaum L. A. The Legacy of the Siege of Leningrad, 1941–1995:Myth, Memories, and Monuments.Cambridge: Cambridge University Press, 2006.

См., например: Азаров И. И. Осажденная Одесса. М.: Военное издательство министерства обороны СССР, 1962; Коротков М., Якубенко Э. Указ. cоч.; King C. Odessa: Geniusand Deathina City of Dreams. New York: W. W. Norton &Company, 2011. P. 251–269.

[7] Körber K. Synagoge, Samowarverein, Veteranenclub? Jüdische Gemeinde in Deutschland Heute. Becoming Visible. Jüdisches Leben in Deutschland seit 1990. Hamburg: Dölling und Galitz, 2011. P.130.

[8] Hobsbawm E. Introduction: Inventing Traditions // Hobsbawm E., Ranger T. (Eds.). The Invention of Tradition, Cambridge: Cambridge University Press, 2003. P. 1–14).

[10] Faist Th. The Border-Crossing Expansion of Social Space: Concepts, Questions and Topics // Faist Th.,Özveren E.(Eds.). Transnational Social Spaces: Agents, Networks and Institutions, Burlington: Ashgate, 2004. P. 3–4.

[11] Schiller N.G., Basch L., Blanc-Szanton C. Towards a Definition of Transnationalism: Introductory Remarks and Research Questions // Schiller N.G., Basch L., Blanc-Szanton C. (Eds.). Towards a Transnational Perspective on Migration: Race, Class, Ethnicity, and Nationalism Reconsidered. New York: The New York Academy of Sciences, 1992. P.ix.

[12] Schiller N. G., Cağlar A. Beyond Methodological Ethnicity and Towards City Scale: an Alternative Approach to Local and Transnational Pathways of Migrant Incorporation // Pries L. (ed.). Rethinking Transnationalism: The Meso-Link of Organizations. London: Routledge, 2008. P.47.

[13] Freitag U., Oppen von A. ‘Translocality’: An Approach to Connection and Transfer in Area Studies // Freitag U., von Oppen A. (Eds.). Translocality: The Study of Globalising Processes from a Southern Perspective. Leiden: Brill, 2010. P.5–6.

[14] Scharnowski S. Heroes and Victims: The Aesthetics and Ideology of Monuments and Memorials in GDR// Niven B. (Ed.). Memorializationin Germanysince 1945. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2010. P. 267–276; Бергер Ш. Историческая политика и национал-социалистическое прошлое Германии // Историческая политика в XXIвеке / под ред. В. А.Миллер и М. Липман. М.: НЛО, 2012. С.33–64.

[15] См.: Флакке М., Шмигельт У. Германская Демократическая Республика. Из мрака к звездам: государство в духе антифашизма // Память о войне 60 лет спустя / Отв. ред. М. Габович. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 118–134. А также статьи Себастьяна Киндлера и Михаила Габовича в настоящем сборнике.

[16] Бурдье П. Формы капитала // Экономическая социология. 2005. Т. 6. № 3 (май). С.65–67.

[17] Бурдье П. Практический смысл. СПб.: Алетейя, 2001. С. 103. Подробнее см.: Там же. С.101–127.

[18] Подробнеесм: Бурдье П. 2005. Указ. соч. С. 66–69.

[19] Appadurai A. Modernity at Large: Cultural Dimensions of Globalization. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2005. P. 3–4.

[20] Нора П. Между памятью и историей: проблематика мест памяти // Нора П., Озуф М., де Пюимеж Ж., Винок М. Франция-память. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1999. С.17.

[21] Ben-Amos A. Funerals, Politics, and Memory in Modern France 1789–1996, New York: Oxford University Press, 2000. P. 4.

[23] Huyssen А. Present Past: Urban Palimpsests and the Politics of Memory. Stanford: Stanford University Press, 2003. P.12–14.

[24] Ashplant T.G., Dawson G., Roper M. The Politics of War Memory and Commemoration: Context, Structures and Dynamics // Ashplant T.G., Dawson G., Roper M. (Eds.). Politics of Memory: Commemorating War. New Brunswick: Transaction Publishers, 2004. P.3–5.

[25] Körber.Op.cit.P.130–133.

См: Брубейкер Р. Этничность без групп. М.: Высшая школа экономики. 2012. С. 22–24.

Берлин — место проведения наиболее массовых и разнообразных военно-мемориальных мероприятий, отсылающих к традиции бывшего СССР за пределами его территории.

Распространение подобных практик в странах социалистического лагеря было обусловлено советским военным присутствием и проходило почти исключительно в организованном порядке. В постперестроечную эпоху обязательное участие в шествиях, парадах и церемониях сошло на нет. Вместе с тем в результате открытия границ и миграционных процессов разнообразились как набор подобных практик, так и их география и состав участников. Советские мемориальные комплексы в Берлине, и прежде всего мемориал в Трептов-парке, становятся особыми точками кристаллизации этих процессов. Материалы, собранные в рамках исследовательского проекта «Памятник и праздник» [107], позволяют осветить самые разные аспекты этих новых коммеморативных практик [108][2]. В центре внимание настоящей статьи — два из них, наиболее явно связанные с постмигрантским и трансграничным характером современной коммеморации. Это, во-первых, гибридность праздника, включающего в себя элементы из советской и двух германских политических и коммеморативных культур, и влияние топографии Трептовского мемориала на взаимодействие различных участников праздника друг с другом. Во-вторых, это новые практики светских военно-мемориальных паломничеств, конечной точкой которых все чаще становится мемориал в Трептов-парке. В приложении приводятся данные о методах и результатах подсчета посетителей праздника, проведенного уже в 2014 г.