Саймон Кричли - О чем мы думаем, когда думаем о футболе

Болельщик «Суонси» смотрит сквозь щель на стадион накануне матча английской Премьер-лиги между его клубом и ФК «Борнмут», декабрь 2016 г. Jordan Mansfield/Getty Images

На самом деле мы можем изменить свое мнение о нашей команде или какую-то глубоко укоренившуюся, страстную убежденность в чем-то. Я испытывал это тысячу раз – с людьми разного пола и всех возрастов, включая детей и подростков. Чаще всего, кстати, именно с детьми, они сплошь и рядом выдают глубоко честную, интуитивную оценку игры. Действительно приличная беседа о футболе с десятилетним ребенком – не такая уж редкость. Футбол прокладывает рельсы для разговора, и он движется по ним – слово за слово – от точки бессмысленного до интеллектуального уровня и обратно.

Вторая особенность – опыт общения с приверженцами других команд, возможно, даже тех, которых мы публично презираем, потому что они наши враги, как, например, «Манчестер Юнайтед». Как ни странно, даже у них есть причины для поддержки своего клуба. Даже у них есть свои драгоценно чтимые традиции, история и фольклор. В конце концов, «Ливерпуль» в последний раз выигрывал английскую лигу в 1990 году, а «Манчестер Юнайтед» с тех пор делал это не менее тринадцати раз. К счастью для некоторых. Но боль, которая сидит глубоко во мне в связи с этим фактом, смягчена уважением, и на это есть веское основание. Это не случайность. Дело в том, что мы можем слушать фанатов вражеской команды, слышать их аргументы, прислушиваться к их доводам и даже менять свои взгляды под их воздействием.

По моему скромному мнению, футбольная болтовня могла бы даже стать парадигмой морального поведения и дискуссии. Конечно, если бы и другие сферы жизни были разумными и одновременно при этом поддерживались глубокой, непоколебимой страстью и верой. Вы вправе поинтересоваться: почему это так? Почему разговоры о футболе должны обладать обычно взаимоисключающими свойствами – рациональностью и верой? Почему применительно к футболу я могу как проявить мощную, племенную, висцеральную преданность своей команде, так и продемонстрировать уважение к врагу и в какой именно точке сила лучшего аргумента способна изменить мнения сторон? Является ли это признанием основной предпосылки игривости, которая допускает серьезность дебатов? Разве нам легче говорить серьезно, когда мы знаем, что речь идет всего лишь об игре? Должен признаться, что я не знаю ответы на эти вопросы. Но поразительно, когда обсуждения футбола и, возможно, спорта в целом сравниваются с дискуссиями в философии и политике. Впрочем, учитывая наши глубоко укоренившиеся предрассудки перед лицом контраргументов, в политике – это не так уж и удивительно.

Но я помню слова Бернарда Уильямса, рассказавшего как-то, что в течение своей продолжительной и выдающейся академической карьеры он лишь однажды был свидетелем того, как философ изменил свое мнение. Это случилось во время исследования британским правительством вопроса о природе и последствиях жестокого обращения с детьми, когда ужасные доказательства педофильной порнографии заставили высокоморального философа пересмотреть свое мнение о необходимости нового парламентского законодательства.

Я провел всю свою академическую карьеру, слушая ученых, выступающих с докладами: тысячи людей, тысячи представленных исследований. Но я не припомню ни одного случая, чтобы ответ на слова оратора прозвучал так: «Доктор Смит, благодарю вас за столь содержательную лекцию и убедительные аргументы. Вы были правы. Я был неправ». Такого не бывает никогда.

А вот если вернуться к несерьезной глупости футбола, то там подобные эпизоды не так уж редки. Своеобразно, не правда ли?

Футбол – это балет рабочего класса. Это опыт колдовства. На полтора часа порядок времени становится другим, и мы подчиняемся ему. Футбольный матч – временной разрыв рутины повседневности: экстатический, мимолетный и, самое главное, коллективный. В своих лучших проявлениях футбол – это перемещения по интенсивности переживания, доводящие эту интенсивность до максимума.

Моя цель в этой книге состояла в том, чтобы попытаться описать поэтику футбольного переживания. И я хотел бы расширить эту поэтику, фокусируясь на образцовом произведении искусства, которое уже упоминалось пару раз выше: «Зидан: портрет XXI века» (Zidane, un portrait du 21e siècle; 2006), работа Дугласа Гордона и Филиппа Паррено. Я рассматриваю этот фильм как дань восхитительной документальной ленте Хельмута Костарда «Футбол как никогда прежде» (Fußball wie noch nie; 1971), героем которого был великий Джордж Бест. К слову, я видел Джорджа Беста в игре, когда его лучшие времена уже миновали и он был довольно потрепанным, во время товарищеского матча с ФК «Лутон Таун» в середине 1970-х, – несмотря на то что Бест не двигался слишком много, с мячом он вытворял что-то невероятное. Что характерно, подзаголовок фильма Гордона и Паррено – «Портрет XXI века», и эти слова таят в себе гораздо большее значение, чем мы можем себе представить [24] Zidane, un portrait du 21e siècle, 2006. Artificial Eye DVD, 2007. . «Зидан» – это медитация на природу образа и бесконечно опосредованное качество реальности. Мы вступаем в фильм, наблюдая за обычными, плоскими телевизионными изображениями и комментариями к игре, прежде чем втянуться во что-то еще… Но давайте оставим это «что-то еще» в стороне на пару минут. На самом очевидном уровне «Зидан» представляет собой портрет XXI века, где реальность имеет абсолютно опосредованное качество. Это мир знаменитостей и предметов потребления, мир гладких и блестящих поверхностей, галлюцинаторная реальность – ничего больше. XXI век – это портрет. Всё это портрет. Зидан, или Зизу, – это портрет, совершенный и магический фетиш, чистый товар, внушающий желание, продукт, права на который принадлежат Adidas, Siemens и всему его арсеналу спонсоров. Зизу – это зрелище.

Игрок «Реала» Дэвид Бекхэм утешает Зинедина Зидана в момент его удаления с поля в матче Ла Лиги с «Вильярреалом» на стадионе «Сантьяго Бернабеу», апрель 2005 г. «Реал» в том матче победил со счетом 2:1. Denis Doyle/Getty Images

Уверен, вы могли бы сказать что-то на это. Правильно. Согласен. Мы все – дети ситуационистов, мы живем в обществе зрелища, и мир – это не что иное, как мир товарных образов. Но портрет Зидана – это нечто большее. Дуглас Гордон говорит о значении безмолвия и неподвижности в портретной живописи. Я думаю, это критически важно. Бесспорно, глядя на портрет, мы пытаемся найти в образе что-то о себе, ищем в нем частицу себя. В интервью, которое дал Зидан после выхода фильма, он признает это и допускает, что люди во время просмотра ленты, возможно, смогут почувствовать себя на его месте. « Un petit peu (немножко)», – добавляет он. Такова природа образа на уровне идентификации. Все в порядке. Но есть нечто большее.