Яков Миркин - Правила неосторожного обращения с государством

Сталин. Общество расколото по отношению к нему. А это значит — и к тому, как жить дальше. Что говорят социологи? Один и тот же, годами задаваемый вопрос Левады-центра: «Сталин — жестокий, бесчеловечный тиран, виновный в уничтожении миллионов людей?». В октябре 2008 г. «полностью / скорее согласен» ответили 68 % опрошенных, в марте 2018 г. — только 44 %. И стало гораздо больше тех, для кого Сталин — совсем не тиран (26 % в марте 2018 г.).

А вот еще один вопрос Левады-центра, абсолютно противоположный: «Сталин — мудрый руководитель, который привел СССР к могуществу и процветанию?». В октябре 2008 г. записали «полностью / скорее согласен» — 50 %, в марте 2018 г. — уже 57 %. За этим — тоска по великой стране, по атмосфере подъема и причастности к ней.

Жить под новым Сталиным готова треть населения. Десять лет назад 50 % россиян считали, что «наш народ может обойтись без руководителя такого типа, как Сталин, который придет и наведет порядок». Сегодня таких — 37 % [324]. Коллективная душа общества болит. Риски, высокая сейсмика, распространение бедности. И 1930-е — начало 1950-х кажутся тем, без чего обойтись нельзя.

Мы — дети выживших. Две великие войны, революции, репрессии, голодные годы, волны эмиграций прокатывались по России весь XX век, лишая жизни и имущества, обрывая семьи. Прогнозы 1900-х давали численность населения современной России до 300 млн человек. Но, если бы случилась другая история страны, то не было бы нас. Были бы другие люди, но именно нас не было бы. Мы — дети того, что произошло, и наши дети — тоже выжившие, через нас.

Невозможно забыть это, когда судишь историю. Когда даешь оценки временам или смотришь на них, как моралист. Никто из нас не знает, как повел бы себя сам, потому что давление было страшное.

И еще. Нужно отделять то, что случилось бы всё равно, взял бы Сталин власть или нет, от всего, что связано с личностью самого Сталина.

Бесконечно жалко мальчика, который писал: «Роза бутон раскрыла, обняла фиалку, проснулся и ландыш, склонил под ветром головку…» [325], И еще он писал: «Стремится ввысь душа поэта, и сердце бьется неспроста; Я знаю, что надежда эта благословенная и чиста!» [326]. Сильно пьющий отец, бросивший семью. Третий сын, после умерших двух, над которым бесконечно тряслись. «Мальчик очень любил цветы, особенно васильки и ромашки», «Сосо преуспевал в пении в церковном хоре…» [327]. Свидетельство воспитанника Горийского духовного училища, родившегося 6 декабря 1878 года: «поведение — пять, Ветхий Завет — пять, Новый Завет — пять, Православный катехизис — пять, поведение — пять». Значит, заповеди Иисуса — «пять». По арифметике «четыре», хотя зря, у него расчет был сильный.

Жалко мальчика? Но кого он пожалел?

Большевизм как идеология — крайнее течение в социалистическом движении. Большевизм, победивший в 1917–1921 годах, сам по себе диктовал будущую модель общества и экономики, кто бы ни был у власти. Он нетерпим к частнику. Впереди было превосходство государства в собственности на землю, ресурсы, ключевые производства и другие «командные высоты».

Мог в этой среде существовать частник, не как «временное отступление» в НЭПе? Да, конечно, но в гораздо более узких границах, чем в тех моделях рыночной экономики, которые, в конце концов, сложились в Европе под влиянием правой социал-демократии и конфликтов XX века («социальная рыночная экономика», «континентальная модель», «скандинавская модель», «экономика для всех» британских лейбористов).

Каким же тогда было российское будущее в начале 1920-х годов? Большевизм — на горизонте в 20–30 лет — объективно, естественным образом должен был усиливать вертикали в экономике и обществе. Иначе вся постройка рассыпалась бы. Давление из-за границы, память общества о «прежнем» подталкивали к тому же.

Как следствие, неизбежность монополизма, прямого управления из центра, избыточной концентрации власти в руках немногих. Всё это повсеместно — в партии, в государстве, в идеологии, в экономике и финансах, в контроле за населением и массовыми коммуникациями, в любой области жизни.

Сращивание партии и государства должно было произойти. Вертикали, контролирующие разные группы населения (по возрасту, профессии, социальному положению, идеологии) — неизбежны. Привязка населения к местам, к предприятиям, жесткое регулирование его движения — неизбежны. Минимизация доходов семей при переносе груза «социалки» на государство — его не могло не быть. Разрастание бесплатного труда (армия, трудовые мобилизации, «Русь сидящая») — прямое следствие системы. Низкая цена жизни — неизбежна. А в итоге жизнь как набор административных действий, идеологических штампов. Она безразлична к собственности, деньгам, имуществу.

В этой реальности обязан был сложиться исключительный по силе институт личной власти. Неважно кого — Иванова, Сидорова, Петрова. Не было бы Сталина — был бы кто-то другой. Со всеми прелестями личной борьбы за власть. С негативным кадровым отбором, потому что в такой системе подчинения те, кто думает, дает новые идеи и независимы, просто не выживают. Они не вырастают. Уходят во внутреннюю или внешнюю эмиграцию. Убираются системой. Вымываются с каждым поколением. Это тупик — с точки зрения развития страны, ее конкурентоспособности.

В такой системе власть — это замена собственности и денег. Личная власть — как их эквивалент. Грызня, чистки, волны чисток, опричнина закономерны. Личные зависимости «сверху — вниз» — как же без них? Сильнейший репрессивный аппарат, без которого нет вертикалей. Разделяй и властвуй. Лес рубят, щепки летят. Массовые чистки и посадки. Всё это случилось бы и без Сталина.

Модернизация только «сверху», большим скачком, сверхбыстрый рост жестким нажимом. За счет чего? Конечно же, за счет прямого, административного перераспределения средств. А у кого их взять? Ответ один — отъем у населения. У крестьянства. Реквизицией последних ценностей у горожан, экспортом хлеба в голодные годы. Принудительными займами. Торгсином, распродажей коллекций за рубеж. Всё это абсолютно закономерно — разве что при ком-то другом, может быть, было бы чуть помягче.

Гулаговский труд как источник — должно это было случиться без Сталина? Конечно. Пусть даже не в самой жесткой, убийственной форме, как при нем. Пусть менее заметными волнами, но по сути — теми же, отражающими саму суть большевизма и тоталитарной модели, без которой он не может существовать.

История не имеет сослагательного наклонения. Но логика системы, идей, составляющих ее ядро, всего того, что происходило в 1917 — начале 1920-х годов, подсказывает — всё было бы именно так! Закономерность насилия. Диктатура, имеющая форму личной, аппаратной, партийной, государственной и, конечно той, что ласково называлось карательными органами. Скрытность, нажим, давление, растраченные жизни, потеря обществом энергии — в конце концов, после всех вспышек надежд и роста, энтузиазма и массовых заблуждений.