Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Подстраиваться под новое командование Миронов не захотел. Буквально через несколько дней со станции Анна он направил по телеграфу доклад Троцкому (копии Ленину, Калинину и Реввоенсовету Южного фронта), в котором дал объективную характеристику вверенного ему войска. Он прямо указал, что Реввоенсовет фронта ошибочно преувеличивает наличие боевых единиц в особом экспедиционном корпусе, который на самом деле небоеспособен. Одновременно комкор дал мрачную оценку положения на Южном фронте в целом, внеся при этом свои предложения по выправлению ситуации:

«Усилить особкор свежей дивизией… перебросить в его состав дивизию, как основу будущего могущества новой армии, с которой я и начдив Голиков лично пойдем вновь захватывать инициативу в свои руки, чтобы другим дивизиям армии и армиям дать размах; или же назначить меня командармом девять, где боевой авторитет мой стоит высоко».

Касаясь вопросов политического характера, Миронов сообщал:

«Я стоял и стою не за келейное строительство социалистической жизни, не по узко-партийной программе, а за строительство гласное, за строительство, в котором народ принимал бы живое участие, тут буржуазии и кулацких элементов не имею в виду. Только такое строительство вызовет симпатии крестьянской толщи и части истинной интеллигенции… Политическое состояние страны властно требует созыва народного представительства, а не одного партийного, дабы выбить из рук предателей-социалистов почву из-под ног, продолжая упорную борьбу на фронте и создавая мощь Красной Армии. Этот шаг возвратит симпатии народной толщи и она охотно возьмется за винтовку спасать землю и волю. Не называйте этого представительства ни земским собором, ни учредительным собранием, назовите как угодно, но созовите. Народ стонет… Народ готов броситься в объятья помещичьей кабалы, но лишь бы муки не были так больны, так очевидны, как теперь… Чистка партии должна быть произведена по такому рецепту: все коммунисты (вступившие в партию) после октябрьской революции должны быть сведены в роты и отправлены на фронт. Вы сами увидите тогда, кто истинный коммунист, кто шкурник, а кто провокатор и кто заполнял все ревкомы, особотделы».

Подобная постановка вопроса скорее походила на развернутую программу оздоровления общей ситуации в стране. Однако позволить кому-то себя поучать или, тем более, диктовать себе, как руководить страной, Москва не допускала. Даже если посмевший взять на себя подобную смелость был гениален и трижды прав. Не исключено, что столь категоричный, напряженный тон доклада серьезно повлиял не только на ближайшие переназначения Филиппа Кузьмича, но и на всю его дальнейшую судьбу.

Штаб формирующегося корпуса располагался в Саранске — городе, ставшем черной меткой в жизни Миронова.

Неприятности возникли сразу же по вступлении Миронова в должность. Началось с разногласий с комиссарами и политработниками, к которым он никогда не испытывал особых симпатий. Ненормальность складывающихся взаимоотношений усугублялась тем, что на ответственную работу в корпус прибыла группа партийцев, ранее проводивших политику расказачивания на Дону. С этими посланцами пришлось считаться, ибо один из них — Ларин был назначен членом реввоенсовета корпуса, Рогачев — заведующим политотделом, Болдырев его заместителем, а Зайцев — комиссаром дивизии. Все четверо были из числа приезжих.

Рассчитывать на полное взаимопонимание стороны не могли. Тем не менее, хотя бы как-то стыковать усилия, проводить единую линию — на это Миронов рассчитывал. Формирование корпуса затягивалось. Донскую казачью область заняли белые. Эвакуированные оттуда при отступлении красных казаки уже были мобилизованы и распределены по другим частям, так что о казаках-добровольцах оставалось только мечтать. Личный состав для укомплектования корпуса поступал медленно. Заявки на лошадей, вооружение, снаряжение и амуницию не выполнялись. К концу августа 1919 года удалось сформировать всего одну недоукомплектованную дивизию. В корпусе, насчитывавшем около 4 тыс. человек, имелось всего 2 тыс. винтовок, полтора десятка пулеметов, два неисправных орудия. Лошадьми была обеспечена только половина личного состава.

Прибытие партийных функционеров не только не помогло развертыванию мобилизационной работы, наоборот, затормозило ее. К Миронову казаки туго, но пошли, к коммунистам — только под палкой. Комкор пишет воззвание к казакам и крестьянам-беженцам Донской области:

«Я в последний раз зову: все, не взирая на свои годы, лишь бы были крепкие руки да меткий, верный глаз, все под ружье, все под Красное Знамя труда, которое вручает мне сегодня революция… Граждане-изгнанники все ко мне!!! Граждане с гражданской, а не с обывательской душою, все ко мне!!! Граждане, в ком еще не умер огонь свободолюбия, все ко мне!!! Бойтесь, если мертвые услышат и встанут, а вы будете спать. Бойтесь, ибо цепи рабства уже над вашими головами! Жизнь или смерть, другого выхода нет. Да здравствует социальная революция! Да здравствует чистая правда! Донской казак станицы Усть-Медведицкой Ф.Миронов. Адрес мой во всех уездных и волостных исполкомах и в штабе Южфронта».

В то время как раздираемый заботами на части Миронов крутился как белка в колесе, представители партии усердно «копали» под него и набирали компромат. Можно только предполагать, выполняли ли они чье-то конкретное задание, действовали ли привычно по зову неугомонного большевистского сердца или жить не могли без доносительства. Письма из корпуса на самый верх шли нескончаемым потоком. Вскоре Миронов понял: одна из причин задержек в формировании корпуса заключалась в том, что командование Южного фронта и Реввоенсовет Республики (читай — Троцкий) ему не доверяют и относятся к нему предвзято.

В своих донесениях в РВС Южфронта, в Реввоенсовет Республики и в ЦК партии Скалов (член РВС корпуса), Ларин, Рогачев вообще выступали против формирования корпуса, мотивируя это политической неблагонадежностью Миронова. Они указывали, что «Миронов является не просто военспецом, но военспецом, имеющим политический зуд; считает себя политическим вождем казачества, заявляет, что при повторных безобразиях по занятию Донобласти он повернет штыки против».

Бесшабашный, не привыкший выбирать слова, Миронов действительно давал поводы к различного рода кривотолкам. Как истинный казак он не был лишен изрядной доли бахвальства, кичливости, самолюбования. Далекий от теоретических изысков рубака методом проб и ошибок шел к цели и вел за собой других красивыми, но туманными призывами «за землю и волю», «социальную революцию», «социализацию средств производства», за отмену смертной казни. Миронов явно щеголял своей беспартийностью, резко осаживал комиссаров и коммунистов, допускавших, по его мнению, преступные действия. И тем вызывал еще большее отторжение политсостава, высшего командования.