Михаил Трофименков - Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда

В начале 1939-го прошел слух: Чаплин отступился от замысла «Великого диктатора», что казалось разумным решением. Он просто надорвался бы, преодолевая беспрецедентное сопротивление среды, на которое антифашистский памфлет был заведомо обречен. Чаплин опровергнет слухи в коммюнике для прессы 18 марта 1939 года. Но в своих силах он уверился лишь после того, как получил письмо от Джека Уорнера:

Я заверил президента, что ты не планируешь бросить фильм. Я ‹…› надеюсь, Чарли, что ты его сделаешь хотя бы потому, что президент нашей страны заинтересован в твоем фильме.

Когда в Европе началась война, Уорнеры подарили английским ВВС два истребителя, названные в честь ФДР и госсекретаря Халла. Майер же подарил рейху — символический вклад в его военные усилия — одиннадцать своих хитов. В их числе — «Вива Вилья!» и «За тонким человеком» по мотивам прозы антифашиста Хэммета.

5 июня 1940 года Гарри превзошел самого себя, выступив перед шестью тысячами своих служащих (с супругами) с речью «В единстве мы выживем, разделенные — падем».

Лучше моим детям лежать в земле сырой, чем жить при такой системе, как та, от жизни при которой я стараюсь вас предостеречь.

Зачитав отрывки из немецкого расового трактата, Уорнер сообщил, что нацисты хотят очистить мир не только от евреев, но и от христиан. Любые религиозные различия должно забыть перед лицом величайшей в истории разрушительной силы. Киноработники могут внести свою лепту в борьбу против коричневой чумы следующим образом: cотрудничать с ФБР (Уорнер тут же представил студийцам их куратора); увеличить выпуск некоммерческих, патриотических короткометражек; объединиться с демократическими странами одной с Америкой расы и религии; в обязательном порядке прочитать брошюру самого Гарри «Чего я искренне желаю». Но все это пустяки по сравнению с тем, что Уорнеры сняли табу с антифашизма фильмом Литвака «Признания нацистского шпиона» (премьера — 27 апреля 1939 года).

Суд в октябре-декабре 1938-го над четырьмя участниками нацистской шпионской сети, не успевшими сбежать из страны, еще не начался, как Уорнеры купили права на экранизацию серии статей в New York Post агента ФБР Леона Турроу, ключевой фигуры в расследовании. За эти статьи Гувер выставил Турроу на улицу, обвинив в саморекламе (хотя Гуверу стоило бы уволить самого себя), зато его книга «Нацистские шпионы в Америке» (1939) стала бестселлером.

На процесс студия отрядила сценариста Милтона Кримса и Уэксли, новобранца с Бродвея. В конце декабря Уорнеры отослали сценарий под названием «Буря над Америкой» в офис Брина, потребовав «держать под замком, когда вы его не читаете, потому что Германо-американский бунд, германский консул и им подобные силы отчаянно пытаются раздобыть копию».

На самой студии циркулировало ограниченное количество копий сценария, тон-студию взяли под усиленную охрану. В прессе Уорнеры разместили фото, демонстрирующие — дабы нацистам было неповадно саботировать съемки — невиданные меры безопасности, введенные на Warner.

Гисслинг уже названивал Брину, требуя задушить фильм в зародыше: в противном случае Германия бойкотирует все фильмы с участием актеров «Признаний». Гисслинг вел себя с магнатами как Гитлер — с Чемберленом и Даладье в Мюнхене, а магнаты умиротворяли консула как лидеры «демократий» — Гитлера. Луиджи Лураски (Paramount) писал Брину еще 10 декабря 1938-го:

Что до нас, суть нашей политики ‹…› в том, чтобы не допускать съемок фильмов, потенциально некомплиментарных по отношению к любой иностранной нации. ‹…› Кровь множества германских евреев будет на руках Уорнеров.

О непоправимом ущербе, который фильм нанесет индустрии, твердили цензоры, предсказывая его запрет во многих странах.

Готовы ли мы отступиться от приятной и выгодной ориентации на развлечение, чтобы вовлечь себя в пропаганду, производить экранные образы, разжигающие противоречия, расовые, религиозные и националистические конфликты и крайнюю, ужасную человеческую ненависть? [Производство фильма] станет одной из самых незабываемых, самых прискорбных ошибок, когда-либо совершенных киноиндустрией. ‹…› Изображать Гитлера орущим безумцем и кровожадным гонителем безусловно нечестно, принимая во внимание его феноменальную общественную карьеру, неоспоримые политические и социальные достижения и статус лидера самой мощной державы континентальной Европы. — Карл Лишка, январь 1939-го .

Неуважение «к истории, институтам, выдающимся людям и гражданам других наций» тянуло на статью кодекса Хейса. Но Уорнеры были непреклонны.

«Серебряные рубашки», бундисты и прочие головорезы в эту минуту маршируют по Лос-Анджелесу. Старшеклассники со свастиками на рукавах разгуливают в нескольких кварталах от студии. Вы этого хотите в обмен на жирные германские роялти? — Джек Уорнер .

За месяц до премьеры «Признаний», в марте 1939-го, Уорнер написал слова, на которые доныне не решался ни один магнат:

Мужчины и женщины, создающие развлечения для всей нации, имеют обязательства помимо и превыше первичной коммерческой цели, каковой является извлечение прибыли.

Успех или крах Голливуда зависят от исполнения магнатами своего этического и патриотического долга, их верности фундаментальным правам человека. Студии подобны церквам, школам, общественным организациям, проповедующим терпимость, достойный образ мысли и честные отношения с остальным человечеством. Не в том смысле, что кино тоже должно проповедовать, поучать или решать все политические проблемы мира. Но его долг — просто протянуть руку помощи хорошему правительству.

Брин, не выдержав натиска Уорнеров, санкционировал съемки, стартовавшие 1 февраля 1939-го.

Наутро после премьеры продюсер Лу Эдельман экстатически писал Джеку Уорнеру:

Вчера вечером кино отпраздновало бар-мицву. Оно стало взрослым. Оно сказало: «Отныне я мужчина».

«Признания» — фильм революционный и с политической, и с эстетической точки зрения, первая в истории докудрама и стилистическая формула грядущего нуара. Точнее говоря, вариации нуара, стилизованной под репортаж об опасных буднях правоохранителей.

Монтажный пролог в стилистике «Марша времени» устрашал картинами захлестывающего мир нацистского потопа. Финал по мере расширения театра мировой войны еще будет прирастать актуальной хроникой. Отделяла хронику от fiction [25] Вымысел (англ.). вполне прозрачная грань: сценарий реконструировал реальность, не украшенную — немыслимая смелость — никакой love story [26] Любовная история (англ.). . Если на экране и бушевали страсти, то только политические. Персонажей связывали не личные отношения, а причастность шпионской сети, modus operandi которой препарировался как в учебном фильме для сотрудников спецслужб.