Михаил Трофименков - Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда

Впрочем, почему «как»? «Признания» и были таким пособием для всей нации. Их пафос в том, что каждый американец должен стать контрразведчиком (в 1937-м Микоян требовал того же от каждого советского гражданина). Шпионом может оказаться и сельская кумушка — держательница «почтового ящика», и маникюрша с трансатлантического лайнера, и врач, преображающийся на нацистском митинге в маленького фюрера.

Фильм приравнял к шпионам (их, по определению, не бывает очень много) рядовых членов бунда, за что Фриц Кун вчинил Уорнерам пятимиллионный иск. Суд он проиграл, зато на допросы в КРАД ходил отныне, как на работу.

«Признания» впервые вывели на экран в негативном свете действующего иностранного политика. В двухминутном эпизоде Мартин Кослик изображал Геббельса, инструктирующего шефа нацистского подполья в США: это была всего лишь вторая голливудская роль эмигранта, ученика Рейнхардта. Зато после «Признаний» Кослик, не переводя дыхание на протяжении всей войны, играл гестаповцев, шпионов и прусаков-садистов. Беспрецедентен был и текст, вложенный в уста Геббельса: один он превращал фильм в жесткую реплику НФ в споре о сути американизма. Геббельс иезуитски обращал во вред США лозунг «Америка для американцев»: лишь разжигая расовую, религиозную, классовую ненависть, нацисты расколют и поработят американский народ:

Требуется слегка изменить наши методы. Отныне национал-социализм в США должен завернуться в американский флаг. Он должен выдавать себя за защиту американизма. Но в то же время наша неизменная цель — дискредитация обстановки в США. Так мы заставим их восхищаться жизнью в Германии и желать такой же. ‹…› В наступившем хаосе мы сможем взять ситуацию под контроль.

Несмотря на меры предосторожности, копия фильма попала к самому Геббельсу, благодушно записавшему 30 сентября 1939-го:

У меня самого там главная и даже не слишком неприятная роль. Но я не считаю этот фильм опасным. Он вызывает в наших врагах страх в большей степени, чем гнев и ненависть.

Но и этим уникальность фильма не исчерпывается. Красный Голливуд (в кои-то веки) побратался с ФБР. Левый либерал Эдвард Робинсон просил лично Гувера одобрить его кандидатуру на роль агента Ренарда — альтер эго Турроу. Получив же одобрение, искренне счел Гувера своим другом: «Я чувствовал, что служу родине так же эффективно, как если бы маршировал на войну с винтовкой на плече».

Мало того: «прогрессисты» вывели на экран безусловно положительного «легионера» — это уже почти сюрреализм. Впрочем, эпизод с ним основан на реальном инциденте. Честняга, оказавшийся на сборище бунда, нутром чует его антиамериканскую суть, обличает доморощенных нацистов и ввязывается с ними в рукопашную. Эту малую роль вдохновенно сыграл Уорд Бонд: в конце 1940-х он будет истово травить красных.

Через десять лет и «друг Эдгар» будет с ледяным удовольствием наблюдать (по меньшей мере наблюдать) за садистской травлей Робинсона. В черные списки попадет Дороти Три, сыгравшая шпионку. А Фрэнсису Ледереру, сыгравшему безработного, втянутого в шпионскую работу, допрос в КРАД предстоял уже через год с небольшим.

Литваку (для разнообразия) неприятностей в будущем не выпадет, хотя оглашенные энтузиасты клеймили и его как коммуниста. Он был вдвойне подозрителен: как бывший советский режиссер и беженец из Германии.

Если коммунист Уэксли пострадает в 1950-е, то Кримс сочинит сценарий первого фильма холодной войны «Железный занавес» (1948), используя приемы, открытые в «Признаниях». «Плохими парнями» в нем окажутся те, кто, как и сам Кримс, призывал Америку сразиться с фашизмом: всего-то разницы. Опыт Турроу в годы войны пригодился армии: он служил в штабе Эйзенхауэра. А после войны участвовал в секретной операции по спасению и эвакуации в США нацистских преступников, полезных на фронтах холодной войны.

«Бар-мицва» заставила Уорнеров понервничать. Сотни детективов в штатском смешались на премьере с толпой зрителей на случай нападения нацистов. Копию доставил в студийный кинотеатр броневик под полицейским эскортом. Другие студии конфиденциально предостерегли звезд: на премьере не стоит — от греха подальше — позировать фотографам. Звезд MGM в зале вообще не было. Майер сделал им приятный сюрприз, обязав присутствовать в вечер премьеры на преждевременном праздновании дня рождения Лайонела Бэрримора, родившегося 28 апреля.

Вслед за эдельмановским «стихотворением в прозе» на стол Уорнеров стали ложиться «сводки военных действий» о прокате «Признаний». В Милуоки нацисты сожгли дотла студийный кинотеатр. Возмущенные граждане-фашисты запугивали управляющих кинотеатрами, пикетировали залы, резали в клочья обивку кресел. Оправдались прогнозы цензоров: профессионалы, они знали, о чем говорят. К августу фильм запретили не только в Германии, Италии и Японии, но и в нейтральных Голландии, Норвегии, Швеции, в 1940-м — еще в восемнадцати странах.

Антисемиты (хотя о евреях в фильме, по требованию Брина, не звучало и полслова) громили залы и избивали их владельцев в Польше. Отвлекли их от этого приятного занятия лишь танки вермахта, ворвавшиеся в страну 1 сентября. ФДР 9 сентября объявил частичное чрезвычайное положение в США, а Брин 15 сентября — в Голливуде, наложив — а вы что думали? — мораторий на любые антинацистские намеки.

Хотя длился мораторий до января 1940-го, упрямые Уорнеры пропихнули в прокат фильмы, завершенные до его объявления. 23 сентября вышел фильм «Шпионка», которому впору завершаться титром: «Авторы просят считать фильм обращением к Конгрессу о нацистской угрозе». Беженка из Германии признавалась жениху — перспективному дипломату, что ее принудила к сотрудничества немецкая разведка. Он жертвовал карьерой, чтобы вместе со «шпионкой» внедриться в сердце всемирной сети нацистов и выкрасть документы, доказывающие, что Берлин готовится уничтожить Америку.

В «Британской разведке» (премьера — 29 января 1940 года) красавица — двойной агент проникала в высший политический свет Лондона тоже под видом беглянки из концлагеря. Борис Карлофф играл очередного монстра: немецкий резидент с прекрасным именем Вальдар служил дворецким в доме видного политика и готовился взорвать кабинет министров в полном составе. Действие было отнесено к эпохе Первой мировой, но вряд ли кто-либо думал о кайзере, а не о Гитлере, услышав с экрана: «Сколько миллионов должны погибнуть лишь потому, что один человек вообразил себя всемогущим?»

Чтобы послание дошло до совсем непонятливых, на экране дурил капрал по имени Адольф Гитлер, столь бестолковый, что его командир стонал: «Когда-нибудь ты погубишь Германию».

Зато сценарий о прозревшем эсэсовце, пытающемся раскрыть брату глаза на ужасы нацизма, мимо Брина не проскочил. Получив его 11 августа 1939-го, он немедленно отписал Хейсу: