Григорий Медынский - Трудная книга

У тебя, конечно, положение другое, но все равно из-за неудачи в любви бросать учиться, приниматься снова за водку и пускать жизнь под откос, потому что это «романтично», — ты прости меня, но глупее этого ничего придумать нельзя. Старайся быть прежде всего хорошим человеком, не для кого-то, не для чего-то, а сам по себе, человеком правдивым, честным, чистым, мужественным, не боящимся ответственности за свои дела и поступки, старайся быть хозяином своей жизни, своей судьбы, своего характера, старайся быть культурным человеком, начитанным, умным, — все остальное приложится. И тогда та же самая девушка, или другая, тебя полюбит тоже по-настоящему, потому что ты будешь достоин этой любви.

Вот твои цели, и работы тебе еще много. Тебе ведь и грамоту еще нужно изучить, самую простую грамоту. Вот я читаю твое письмо, ты учишься в техникуме, а письмо-то совсем неграмотное. Так что бери, брат, свою голову в руки и принимайся за дело, помни: хороший человек, развитая, самостоятельная, сильная и нравственная личность может всего добиться в жизни, может менять и самую жизнь, а расхлябанный, безвольный и бесцельный человек будет всегда жертвой жизни, а может скатиться и на самое ее дно.

Ну вот, дорогой мой, думай и выбирай. Хочу верить, что ты правильно все обдумаешь и правильно решишь. Желаю тебе успеха в жизни и всякого добра».

Видите, как все неустойчиво и хрупко: отказала девушка в любви, и уже сомнение: нужно ли быть хорошим? Стоит ли стараться и не лучше ли дать себя закружить романтике преступлений?

«А какая это романтика? Мода! — пишет Витя Петров в упоминавшейся уже переписке со мной. — По себе знаю: нет никакой романтики, когда по пустынному ночному, темному шоссе в двадцати шагах за твоей спиной идут двое, которые в лучшем случае оставят тебя живым, но, вполне возможно, калекой. Идут специально, это я знаю. Главное, мне надо сдержать себя, не дать показать, что коленки-то у меня дрожат и спина мокрая от страха. Мне повезло, моя выдержка и находчивость спасли меня. Так было не раз. Так какая, к черту, это романтика, когда трясешься за свою жизнь, которую может оборвать ударом ножа такой же дурак, как и я сам».

Перед нами прошел большой ряд человеческих слабостей. Исходя из одного источника — из слабости личности, слабости мысли и воли, из неумения владеть собой и неспособности понять жизнь, осознать причины и следствия и, наконец, из низкого уровня нравственных понятий и критериев, — все они, при стечении каких-то обстоятельств, заканчиваются преступлением. И читатель, если он знаком с историей Вити Петрова, помнит, каким усилием воли, усилием разума этот парень, прошедший тоже по острию ножа, переменил свою жизнь, поступил в нефтяной институт, вступил в комсомол и стал сам, говоря суворовскими словами, повелевать своим счастьем. (Кстати, переписка эта сначала тоже была в свое время одной из глав «Трудной книги», но потом разрослась и приобрела самостоятельную жизнь в повести «Повелевай счастьем».)

А припомним опять молодого человека в клетчатой ковбойке и его искреннюю и тяжкую исповедь, как забитый самодурами-родителями, обезволенный и обессиленный, он дошел до крайней степени унижения, морального и физического истощения, и посмотрим теперь финал его исповеди.

Эти слова Маяковского он взял эпиграфом к заключительным страницам своего жизнеописания.

«Девятнадцать лет… Крайняя степень истощения организма, полная амортизация нервной системы, подозрение на туберкулез легких. Но если тело мое по инерции еще продолжало блуждать в этом мире, то душа агонизировала, словно опустошительный ураган пронесся надо мной и превратил ее в бесконечную мертвую пустыню. Мысль о самоубийстве иной раз холодным ужом заползала в сердце, но отступала: где-то на дне его теплился еще огонек надежды. И вот я встал перед выбором: либо преждевременная смерть в бурьяне одиночества, либо… Да, да, надо жить. Нет, надо жить!

Но за какое звено ухватиться, чтобы вытащить цепь? Где она, площадка для взлета?.. Здоровье! Надо бросить самоуничтожение, надо снова и хорошенько зарядить израсходованные аккумуляторы.

Используя оставшиеся годы роста, я стал интенсивно восстанавливать растраченную энергию, регулярно и усиленно питаться. Прежняя боязнь движения сменилась насущной потребностью в нем, я полюбил физкультуру и спорт. Оздоровительный план был сквозной линией моего существования, начиная с девятнадцати лет и кончая сегодняшним днем. Я понял, что, не укрепив здоровья, нечего и думать о духовном возрождении, о том, чтобы жить с пользой для людей. И я шел на все ради этой цели.

И, что за чудо, вместе с мышечной радостью незнакомое ранее чувство затрепетало в крови. Пробиваясь через остатки гниющих предрассудков, оно властно и неодолимо распространялось по телу, будило и звало вперед, заставляло расправлять согнутые плечи и гордо поднимать голову. Что это? Откуда?.. Неужели?.. Да, сомнений быть не могло. Это оно, замученное, но не побежденное, убитое и вновь воскресшее в нечеловеческих муках чувство собственного достоинства! Кто отнимет его у меня? Никто не отнимет. Пока я живу и работаю, делаю общечеловеческое дело, я вправе уважать себя и требовать элементарного уважения. Пока ноги мои твердо стоят на земле, разум открыт для прекрасного, никто не посмеет разговаривать со мной с позиции силы.

Двадцать лет тревожных раздумий, мучительных шатаний и падений понадобилось испытать мне, чтобы достигнуть того, что другие получают даром. И мы посмотрим, что окажется сильней: неумолимая логика характера или идея, помноженная на волю. Я готов взвалить на плечи любой груз и пойти с ним наперекор любым преградам, чтобы увидеть хоть краешком глаза ослепительные вершины счастья служения человечеству. Мой разум прояснен светом истины, ничто его не затуманит. Я знаю, неимоверно труден процесс выпрямления, но чего не делают твердая воля, ясная цель и молодильные яблоки коммунизма!»

Или еще пример.

Сколько мы слышали горьких признаний и исповедей: война, распад семьи, безотцовщина и позорная дорога преступлений. А вот читатель Зайцев выкарабкался на другую дорогу, и выкарабкался сам, тоже усилием своей воли:

«Мне было два года, когда ушел отец на фронт. Я остался с матерью, был в оккупации, познал и голод и все познал до конца.

После мамаша встретилась с человеком очень подлым. Он бросил свою семью и создал раздор у меня с матерью. И я пошел вниз, опустился ниже, чем Антон. Но все-таки я как-то думал про себя — что хорошо и что плохо, — и как-то я сам себя стал воспитывать. Правда, у меня были друзья такие, как и у Антона, даже немного отъявленнее в своих поступках. И я тоже тянулся за ними, то есть не тянулся, а участвовал… В таком состоянии я пребывал с 14 до 18 лет. После я как-то подумал: а что будет дальше? Я нашел в себе силы и волю, даже больше — мужество. Все-таки, думаю, я будущий мужчина. О, это очень глубоко надо понимать и мыслить, чтобы понять.