Георгий Алексеев - Разведке сродни

В субботу красный уголок заполнила чуть ли не вся первая смена, и далеко не одни комсомольцы: собрание сразу договорились проводить открытым. Никаких президиумов — председатель, секретарь. Никаких докладов. Повестка ясна — отчитываются четверо.

Александр Мороков. — Рождения тридцать седьмого. Семья малограмотная… Отец запил. Оставил семью. А у матери нас четверо, да двое стариков. Ну, стало быть, отбился я от рук, хулиганил. Чего там скрывать? И вот — 1954-й, целинный год. Степь, мороз, палатки. Нет дров. Пока заведешь трактор — с ладоней сдерешь кожу. Но рядом бригадир Марат Муртазович Зарипов, настоящий друг — коммунист. Осенью пятьдесят четвертого меня приняли в комсомол. Сам Зарипов дал рекомендацию. И сейчас с ним переписываюсь. Очень благодарен этому человеку — вывел он меня на правильный путь. А то ведь мог, как в степи во время бурана, и заблудиться. Потом был Братск, леспромхоз в поселке Заярск. Вскоре ушел в армию. А сейчас вот — на Уралмаше. Как работаю — сами видите.

Но собрание настроено требовательно. Ведь это отчет перед комсомолом, а не просто пересказ биографии. Выступает Иван Капарулин. Он работает рядом с Александром, хорошо знает его, бывал у него дома.

— Работник он замечательный, — говорит Иван. — Меньше полутора норм не дает. И качеству многим у него можно поучиться. В комсомольской группе тоже активный: и субботник организует, и на дежурство в народный дружине ребят поднимет. Это по его предложению мы брали «на буксир» комсомольскую группу Мурашева. Причем Саша несколько смен подряд — во время своих выходных! — приходил на соседний участок, помогал в работе. И сейчас там дело заметно поправилось. Это — по-комсомольски.

Капарулин оглядел собравшихся, сделал паузу и продолжил:

— Раз уж у нас разговор откровенный, нельзя умолчать и о «проколах» в поведении Морокова. Жил он в частной квартире. В цехе работает не так давно, мог и подождать очереди на жилье. Нет, он самовольно занял комнату в доме, который был определен под снос. Пришлось цеху объясняться за него… Узнай об этом «крестный отец» Зарипов, по головке бы не погладил.

А. Мороков. — Признаюсь, спартизанил я тогда. Подобного больше не повторится.

На собрании сидел заслуженный рабочий, участник строительства Уралмаша Яков Дмитриевич Лапин. Заметно было, с каким нескрываемым интересом слушал он молодежь. И не выдержал, попросил слово:

— Я хоть и давно вышел из комсомольского возраста, но шибко заинтересовало меня ваше собрание. Дай, думаю, погляжу, какая она, нынешняя молодежь. С Мороковым я вместе не работал, но расскажу один случай. Работает рядом со мной на соседнем станке парнишка, какой-то несерьезный, ветер еще в голове. Мороков несколько раз подходил к нему, разговаривал о комсомоле, приглашал на собрания, вечера. А тот все отнекивался. Как-то Мороков отозвал меня в сторону и говорит: «Что же это получается, Яков Дмитриевич? Вы такой известный человек, рядом с вами несознательный парень работает, а вы и пальцем не пошевелите, чтобы его раскачать!» Вот это я понимаю! Откровенно, по-комсомольски выложил ветерану. Стыдно мне стало, товарищи комсомольцы, и взялся я теперь за этого парня.

Слово для отчета предоставляется Виталию Щукину. Вышел угловатый застенчивый парень, начал несмело:

— Биография у меня обыкновенная, целины не было. Жил, учился, бросил учебу, опять начинал. Потом — армия. Вступил в комсомол. Избирался секретарем комсомольской организации роты. Сейчас комсомольской работой не очень занимаюсь. Но в общем — где группа, там и я…

Валерий Кацин. — Я дважды ходил в школу рабочей молодежи, где Щукин учится в десятом классе. Зашел в школу и первым делом увидел на Доске почета портрет Виталия. Приятно было — наш комсомолец. Только вот в цехе он пассивный.

Голос. — А почему? Пусть объяснит!

В. Щукин. — Я сам просил не загружать меня общественной работой — кончаю нынче десятый класс.

Голос. — Все в группе учатся, однако живут и общественными делами.

— Недавно мы на сменном собрании обсуждали одного рабочего за прогул, — взял слово Иван Капарулин, — Все рабочие возмущались, многие высказывались в адрес прогульщика. А Щукин сидит в уголке ко всему безразличный, словно его хата с краю. Как же может комсомолец так поступать? Дело тут не в общественных поручениях. Активно относиться к жизни никто поручить не может.

Вопрос Щукину. — Что ты думаешь о своем будущем?

В. Щукин. — Жить, работать со всеми. В институт поступать.

Вопрос. — В какой институт?

В. Щукин. — Пока не решил…

Голос. — Вот тебе раз! Для чего же ты учишься? Ну, а как насчет замечания о твоей пассивности?

В. Щукин. — Я как-то не задумывался над этим. Но, видимо, товарищи правы. Я подумаю.

С таким же пристрастием и в то же время с товарищеской доброжелательностью слушает собрание отчет о комсомольской юности Владимира Панкова, Бориса Прыгунова. Хорошие комсомольцы, надежные в деле, но и поработать над собственным воспитанием им еще следует.

…Сошел со сцены последний оратор. И хотя первый опыт публичных отчетов, наверное, не во всем удался, необычное собрание взволновало комсомольцев, и не только их, но и всех, кто пришел в красный уголок. Каждому был дан повод для раздумий: почему у одних комсомольская юность проходит трудно, ярко, а у других как-то жмется к тихой заводи, подальше от бурного водоворота жизни. Решения не принимали. Договорились, что каждый отчитавшийся подумает над тем, что было сказано о нем, и сам сделает для себя выводы. А секретарю комитета комсомола высказали предложение — ввести такие отчеты в практику заводской организации.

В конце 70-х годов «Советской России» довелось помогать в организации подобного же собрания на Челябинском кузнечно-прессовом заводе, только уже с отчетами коммунистов. Тот же откровенный, доверительный, острый разговор о конкретных людях, их делах и жизненной позиции. Пожелание было одно: чаще проводить подобные собрания, «пропустить» через отчеты перед товарищами по партии каждого коммуниста, в том числе и коммунистов-руководителей. Это может стать настоящей школой воспитания людей с помощью гласности, демократизма.

…Довелось однажды прочитать в «Комсомольской правде» интереснейшую статью члена-корреспондента Академии медицинских наук СССР С. Я. Долецкого. Не могу удержаться, чтобы не привести цитату из нее, возможно, несколько длинноватую, но полную глубоких поучительных мыслей. Тем более, что в ней легко обнаружить объяснения с позиций научной психологии и наших «экспериментов» в использовании мнения коллектива для идейно-нравственного воспитания человека. Вот что он писал:

«В основе процесса самовоспитания лежит необходимость самооценки. Надо ясно оценивать собственные качества, поступки, привычки, поставить, как говорят врачи, диагноз. Надо составить список всего, что ты считаешь в себе хорошим и дурным, и почаще в него заглядывать. И обязательно надо говорить о своих недостатках. Да, да, именно говорить! Давайте откровенно: ведь мы нередко осуждаем себя за какой-нибудь поступок, но осуждаем мысленно. И мысленно довольно быстро и легко находим ему оправдание и прощаем себя. Высказанное вслух признание простить себе труднее. Почти каждый из нас чувствовал потребность «излить душу», причем иногда человеку совершенно чужому, которого вы едва знаете. Потому что у человека существует потребность самооценки, ему, прежде всего ему самому, надо себе сказать о себе.