Александр Солженицын - Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

У Прицкера были потом большие неприятности: ему угрожали увольнением. Он возразил: «Но Таврический дворец – не атомная подводная лодка?» Ему начальство: «Таврический дворец – учреждение режимное!» Потребовали письменного объяснения, Д. П. написал, что не знает фамилии человека, которого водил по дворцу. Начальство – не имело доказательств, и это уберегло его.

А я-то теперь, уже кончив «Март», не наблагодарюсь: что б я делал, не повидав Таврического своими глазами изнутри?! – Примеч. 1990.

Дружба наша сперва продолжалась и за границей, Е. Г. побывал у нас в Цюрихе, встречались мы несколько раз в Париже (делился я с ним моим проектом создать Русский университет за границей, спрашивал мнения). Но потом – переменилось. Спустя два-три года Эткинд выступил против меня публично: заявил, будто я хочу для России нового византизма, и в самый разгар казней в Иране, вызывавших содрогание во всём мире, – что я хочу для России нового Аятоллу, а русские аятоллы будут ещё хуже иранских! Это – необъяснимо было для меня. Мне пришлось ответить ему тоже публично – «Персидский трюк», осень 1979. А дальше – Эткинд стал одним из повсеместных нашёптывателей о моих никогда не бывших теократизме и антисемитизме. – Примеч. 1986.

После его выезда на Запад и взаимно примирительных писем он, однако, легко влился в ту клеветническую накипь, которую вздували вокруг меня иные третье-эмигранты. В 1985 наши отношения в последнем обмене писем оборвались. – Примеч. 1986.

А когда чекистский агент Ржезач шнырял за клеветою против меня по свидетелям моей жизни – то как объяснить, что большинство не добыто им, не упомянуто, не привлечено в его грязную книгу? Не тем ли, что они отклонили, устояли? Он не мог не добиваться показаний – от Лидии Ежерец, моей школьной соученицы. От друзей студенческого времени – Эмиля Мазина и Михаила Шленёва. От фронтовых моих командиров генерал-майора Травкина, подполковника Пшеченко, майора Пашкина, и более всего – от фронтового моего приятеля и соратника Виктора Васильевича Овсянникова – именно и особенно потому, что ныне он – подполковник госбезопасности. А вот же – ничего подходящего никто из них не показал, не выступил под прожекторы лжи, – и значит, кем же остался? Невидимкой. – Примеч. 1978 .

Пугали и мать его, А. Я. Захарову, вызывали её в КГБ и как бы дружески (она многие годы работала радиоинженером в системе их): «Надо спасать Андрея, ходит на Козицкий». После нашего отъезда Андрею отомщали ежегодными переаттестациями: вне всяких законов и порядков, при блестящем докторстве, его мурыжили и мыкали по кабинетам и научным советам, не утверждая профессором, и всё вели «социально-политические» допросы.

А в главном – обошлось. Божьим покровом. – Примеч. 1978.

Капитан Клементьев так и войдёт в «Март Семнадцатого» под своим именем, со своей биографией. – Примеч. 1986.

Как потом в Англии рассказала мне участница его «артели», – Гленни раздал весь «Август» по клочкам своим аспирантам, они и переводили, кто в лес, кто по дрова. – Примеч. 1978.

И даже взялся он за действия более крупные и сложные: он был главным звеном той цепи, что осуществляла всю помощь Русского Общественного Фонда от нас в СССР. Следующая за ним была Ева, потом Алик Гинзбург (а после его ареста включился вслед Еве ещё Боря Михайлов). На них и держалась вся объёмная и остро опасная работа.

В отличие от Татищева Ив был чрезвычайно осмотрителен, выдержан – и министерство иностранных дел Франции охотно оставило его на второй срок, ещё после 1977. То-то мы радовались! Звали мы его «Фей», не произнося его имени под потолками даже западными. В 1975 он рискнул приехать к нам в Цюрих. Оказался нежен, сдержан и молчалив. – Примеч. 1978 .

Всегда Татищев легко принимал и пересылал письма – ведь нешуточная лилась у нас все годы переписка из Европы с Россией, с десятками людей. Но, воротясь из России, он сердце оставил там и не мог уже удовлетвориться прежней парижской жизнью. С 1975 на 1976 он дважды ездил в Москву туристом, сошло благополучно, но, очевидно, наделал неосторожностей. Когда снова поехал летом 1977 – за ним установили открытую плотную слежку, предупреждали: «ноги переломаем». Он не испугался, еле оторвался от них на каком-то базаре, уверяет, что начисто, счастливо, приехал после того к Царевне, ещё что-то передал, – но по возврату в гостиницу был тотчас выслан из страны.

А через 8 лет он умер от рака, почти внезапно, ещё совсем молодым. Из последних дел его для родины, теперь для него закрытой, было: установить радиовещание на Россию, «Голос Православия». – Примеч. 1986 .

Нильс докончил свой срок в СССР, а Стиг даже и перебыл и в своё агентство вернулся с повышением. – Примеч. 1978 .

Теперь умерла и Марья Акимовна. Не знаю: унесла ли с собой тайну или и не было её. – Примеч. 1986 .

Громославский ещё жив был в 50-е годы, тогда-то и появилась 2-я книга «Поднятой целины», а после смерти Громославского за 20 лет Шолохов не выдал уже ни строчки. Я указывал на это в статье о «Поднятой целине» («По донскому разбору», Вестник РХД, № 141, 1984), где заодно ответил и на смехотворный компьютерный анализ норвежского слависта Гейра Хьетсо и его коллег, пытавшихся доказать авторство Шолохова. – Примеч. 1986 .

В 1988–89 в израильском журнале «22» (№ 60 и 63) опубликовано исследование Зеева Бар-Селла «“Тихий Дон” против Шолохова», очень убедительный текстологический анализ, – то самое, что и ожидалось давно. – Примеч. 1990.

Мы, в интересах детей И. Н., должны были ещё 15 лет скрывать имя автора, давая повод насмешкам, что я этого Д* сам придумал.

А в 1989 из письма д-ра филологических наук В. И. Баранова в «Книжное обозрение» я узнал: когда в 1974 вышла книга «Стремя “Тихого Дона”» – в СССР готовили громкий ответ. Сперва поручили К. Симонову дать интервью журналу «Штерн» (ФРГ), он это выполнил. Затем ждали: когда на Западе на него обратят внимание – тут и дать залп статьями в «Литгазете», «Вопросах литературы» и «Известиях». И статьи были написаны – но… но на Западе симоновское интервью прошло без отклика. Приготовленные статьи всё же напечатали – но как бы к 70-летию Шолохова, так и не коснувшись книги Д*. А ныне так пишут в советской прессе, что будто именно книга Д* сбила Шолохова и не дала ему кончить уже 30 лет длимый роман «Они сражались за Родину» – да так, что и ни строчки к начатой в войну книге не прибавилось. – Примеч. 1990 .