Алексей Иванов - Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями

Если хочется задавать загадки читателям, то можно играть с манерой подачи. Если хочется говорить о главном, то о главном говорят просто

Недавно натолкнулась на очень интересное и спорное мнение Василя Стуса о роли искусства и месте творца в нём. «Что такое поэт в чистом виде? Человек, который вырывается из границ обыденного: пренебрегает имеющимся и стремится к утраченному и недостижимому. Казаки становились кобзарями, уже не имея возможности держать в руках грозного оружия. Гомер компенсировал утраченное зрение. Современный поэт ищет самого себя — в том пространстве, которым он — всегда вопреки реальности — определяет пространство своей индивидуальности. Но, ещё не найдя себя, он теряет и то, что имеет. Область поэтического творчества, этой своеобразной формы инобытия, интенсивнее на территории реальных потерь».

Что вы думаете по этому поводу?

Если с поэзии распространять мнение В. Стуса на прозу, то я не согласен. Конечно, есть немало примеров «компенсаторного» писательства (например, Грин с его идеей «несбывшегося»), но точка зрения В. Стуса близка к экзистенциализму, а лично я, при всей поддержке экзистенциализма, не считаю экзистенцию главным мотивом творчества. Я вообще не склонен считать творчество некой «отдельной» деятельностью. На мой взгляд, творчество — просто вариант (форма) существования личности. Я много раз уже говорил об этом, объясняя, что такое (на мой взгляд) писательство.

Вот если вы прирождённый фотограф, то вы видите мир как бесконечную серию удачных снимков. Если вы прирождённый журналист, то видите мир как череду новостей. Если вы прирождённый вор, то видите мир как чужой карман. А если прирождённый писатель, то видите мир как текст, как разнообразие сюжетов и просто выбираете из них тот, который на данный момент по каким-то причинам предпочтительнее. В этом сюжете можно компенсировать какие-то свои личные потери (о чём говорит Стус), можно создавать другую реальность или обретать себя заново — это как угодно, но необязательно. Лично я просто наслаждаюсь сюжетом.

Неправильно считать творчество некой «отдельной» деятельностью. Творчество — это форма существования личности, так же как борьба, работа или потребление

В основном мои вопросы технического характера.

1. Я заметил, что за каждым персонажем закреплена определённая группа слов. Например, за Татой из «Географа» — уменьшительно-ласкательные («тапочки», «стульчики», «сапожки», «блюдца»). Или за Моржовым из «Блуды», мысли которого транслирует автор, как будто автор и есть Моржов, — фразы, придающие осязаемость натуре спивающегося интеллигента («иррационализм», «патетический», «эстетически», «весьма» и в то же время «болтается», «поглядел», «бултыхнулся», «короче»). Это всё сознательно? Имеется ли в этом некоторая система?

2. Также я заметил, что у каждого произведения есть ритм. Он начинается с предложений, перерастает в абзац, абзац в целую страницу и так далее. Есть ли определённый алгоритм или это чисто внутренний метроном?

3. Как у вас, например, получается выдавать очень выразительные метафоры почти на уровне синестетики? Есть определённые формулы или это внутреннее чутьё? Возможно, порекомендуете какие-нибудь упражнения для развития такого чутья. Или какую-нибудь литературу.

Прошу заранее извинить меня за нагромождение, возможно, не совсем ясных вопросов. Просто хочу развеять некоторые сомнения или заблуждения о создании текстов. Может быть, я слегка перестарался в поисках несуществующих универсальных ответов? Ошибочно облекаю литературу в рамки математики?

Нет, вы не ошибаетесь. И ваш подход («поверить гармонию алгеброй») мне очень близок. Хотя, конечно, в реальной работе не всё так рационалистично.

1. Всё верно. По отношению к герою я стараюсь придерживаться определённой манеры рассказа. У Градусова, например, всё тяп-ляп, шлёп-плюх. У Ремезова — трах-бах, стук-хлоп.

2. Это внутренний метроном. Он работает и в отдельном произведении (в динамичных сценах предложения короче, яснее и энергичнее), и в макрорежиме. Например, в «Тоболе» я сдвигал по времени некоторые исторические события просто для того, чтобы предъявить смену времён года: это важно для эпичности.

3. Метафоры, конечно, идут от внутреннего чутья, но для развитой метафорики необходима широкая эрудиция (чтобы было с чем сравнивать). И метафоры должны быть в духе описываемой эпохи и в характере того, к кому они относятся. Например, в «Золоте бунта» на больного Осташу ложится Бойтэ. Она кажется Осташе тяжёлой, как чугунная пушка (а не как шпала, например, потому что в мире Осташи ещё нет железных дорог), хотя Бойтэ лёгкая, как лукошко с ягодами (а не как бумажный лист, например, ведь бумага — вещь не из быта Осташи; к тому же лукошко — очень милый и женственный образ в духе эпохи). В общем, для метафорики просто больше читайте и смотрите, тренируйтесь; как сказал Юрий Олеша, «Всё похоже на всё».

Скажите, пожалуйста, как правильно писать диалоги? Каким будет ваш совет начинающим авторам? Как вы относитесь, в частности, к наречиям в атрибуции диалогов («он грозно сказал», «он громко спросил» и т. д.)? А есть ли какие-то секреты, которыми вы можете поделиться, чтобы оживить речь героев?

Насколько важна идея в романе? Когда вы пишете, вы сразу находите идею или же она приходит в процессе написания?

По-моему, для диалогов нет никаких особенных правил. Необходимо лишь, чтобы диалоги реально «звучали вслух»; чтобы читателю было понятно, кто и как говорит; чтобы речь была яркой, а смысл — внятным.

Лично я к наречиям в атрибуции отношусь положительно. Но многим другим авторам наречия, да и сама атрибуция не нравятся. Так что дело вкуса и меры.

Для меня идея сверхважна. Идея — это то, что я хочу сказать в романе. Пока я не решил, что хочу сказать, я не могу говорить (писать). Идея не первична, однако основополагающая. Она структурирует и сюжет, и систему образов. Писать роман, не сформулировав его идею, — всё равно что шить костюм для человека по его фотографии в паспорте.

Идея — это то, что автор хочет сказать. Пока автор не решит, что он хочет сказать, и говорить не имеет смысла. Идея не первична в придумывании романа, однако она — основа всего. Она структурирует сюжет и систему образов

Что вы думаете о подражании любимым авторам? Был ли в вашем творчестве (на заре, вероятно) такой этап? Чему учит подражание и учит ли чему-то вообще?

Подражание — естественный этап формирования писателя. Как, например, и написание продолжений. Но это возрастное явление — как в смысле возраста человека, так и в смысле писательского опыта. Оно должно пройти само. Подражание заставляет внимательно разобраться в «кухне» своего кумира, освоить его приёмы, следовательно, учит овладевать техникой. Но главное в писательском становлении — всё же побыстрее находить себя самого.