Алексей Иванов - Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями

Пиксельное мышление я называл современным форматом мышления в том смысле, что ПМ — это глупость как информационная технология. Три признака этого мышления собственно и есть суть технологии. А глупость — она вечная, она была всегда, но не всегда она была технологией.

Дело в том, что сейчас глупость перестала быть просто ложью, она стала «реальностью, произведённой информационной технологией». Продавцы-«помогаи» в магазинах продают не товары, а смысл жизни. Милена в своей реальности — успешный человек. В реальности, созданной Моржовым, лагерь заполнен детьми. Щёкин плодит разные реальности, как мыльные пузыри. В такой ситуации глупость перестаёт быть досадной помехой, а становится злом, ведь на ней базируется некая реальность. О новой информационной ситуации говорит Щёкин: мир субстанционально изменился; раньше он был сделан из добра (из здравого смысла), а зло искало себе ниши, а теперь мир сделан из зла (из информационных технологий), и ниши для себя уже ищет добро. Такой мир Щёкин и поименовал «блудой». То есть «всеобщего перехода к ПМ» нет, есть изменение онтологического статуса человеческой глупости.

Принципиальное отличие в том, что обычная глупость отрицает смысл вообще, а пиксельное мышление (глупость как технология) перестраивает смысл из верного в ложный. Глупость по способу уничтожения смысла можно уподобить артобстрелу, пиксельное мышление — радиоактивному облучению. Глупость порождает врагов, пиксельное мышление — мутантов. В советское время роль системной глупости выполняла идеология: она давала ложные установки. В нынешнее время пиксельное мышление извращает вообще всё восприятие мира человеком. Скажем, в СССР идеология давала установку: «США — враг». И всё, что исходило из США, воспринималось негативно. В нынешнее время пиксельное мышление убеждает человека: «Ты всё понимаешь». И для такого человека вообще всё непонятное или чужое оказывается хренью. С позиции идеологии деятельность Моржова — разврат и обман государства. С позиции пиксельного мышления деятельность Моржова — тайные пороки писателя Иванова.

Глупость стала информационной технологией. Сама по себе она просто искажает, увечит реальный мир. Но как информационная технология она создаёт виртуальные миры, которых нет вообще. Но мы в них живём

В «Географе» вы создали героя, который противопоставлен и мужским персонажам, и женским. Он особый, но мужчина. И отсюда его трагичность: он отказывается от стереотипной мужской самореализации. Так ли это? И если так, то чем же всё-таки он отличается он от других персонажей романа и чем на них похож?

Алексей Викторович, вы смотрели фильм А. Звягинцева «Возвращение»? Миссия Географа и главного героя фильма очень схожа: они проводят ребят через, так сказать, инициацию. Один ли результат? В фильме герой умирает. Звягинцев видит определённую трагичность в миссии проводника и Учителя. Как, по-вашему, почему Служкин не умирает? Теряет ли он что-то во время этого похода?

Я не думаю, что Служкин отказывается от «стереотипной мужской самореализации». Ему просто не удаётся то, что удаётся Будкину или Колесникову. Он не такой человек — слишком интеллигентен. И отличается он в первую очередь сложностью душевного устройства.

Можно пофилософствовать. Герои романа самоидентифицируются по времени: они таковы, какова эпоха, и хотят от жизни то, что предполагает время, — общественного статуса и устойчивости (благополучия). А Служкин самоидентифицируется по месту. Он же говорит: «Я плоть от плоти этой земли…» Поэтому он Географ и ведёт детей в поход. Времена изменчивы, место постоянно. Служкин не вписывается в эпоху, но вписан в территорию. Для такой самоидентификации статус и благополучие не важны.

Конечно, в каком-то смысле Служкин корреспондируется с героем из «Возвращения». Но в его походе нет миссии инициации. Во-первых, для инициации скорее подошёл бы маленький поход — лыжный, а не большой — водный. Во-вторых, какая же это инициация, если инициатор упился вдрызг и всё сделал не так, как хотел? Подросткам Служкин даёт не «посвящение в жизнь», а возможность перекодирования: раньше вы соответствовали своему времени (возрасту и статусу подростка), сейчас попробуйте соответствовать своему месту (таёжным рекам). Идентификация по месту и позволяет «отцам» стать людьми, совершить поступок — пройти через порог.

И Служкину незачем умирать. Он не стоит ни у кого на дороге, и он упрочен в жизни (вопреки тому, что его воспринимают как безвольную тряпку и человека, плывущего по течению). Он счастлив, хотя ему и горько.

Человек может идентифицировать себя по времени. Тогда ему будет нужно то, что в его возрасте положено иметь в его эпоху. А можно идентифицировать себя по месту. Тогда ценности возраста и эпохи не важны

Во фразе «лучезарная пустыня одиночества» мне ощущается какая-то грустная ирония над всей этой жизнью, описанной вами в «Географе». Какой-то итог всему. Это так? Вот жил своей суетной жизнью Служкин, имел друга, жену, знакомых, дочку, любил Машу, а в итоге — пустота. Как в эпиграфе — «Это мы, опилки».

В последней фразе романа нет никакой иронии. «Лучезарная пустыня одиночества» — не итог. Это неизбывность. Она присутствовала изначально. Просто надо жить очень искренне и с самоотдачей, тогда и увидишь эту пустыню, потому что она — не модный сплин и дешёвая хандра, которые доступны каждому. А вот в «опилках» — ирония.

Здесь уже как-то был вопрос о провинциальности ваших героев (Служкин, Моржов). Понятно, что вы писали о том, что знаете. Тем не менее, если посмотреть «внутрь» романа, здесь провинциальность/маргинальность выступает как характерная черта героев, да? А могли бы Служкин или Моржов быть москвичами?

Интересный вопрос. Ну, Моржов — понятно, он везде как рыба в воде, в том числе и в столице. В Ковязине он остаётся лишь потому, что ему и так хорошо. Он всегда играет по своим правилам, а в провинции это удобнее.

А вот Служкин…

Провинциальность можно понимать в трёх смыслах.

«Нестоличность» — отрицание драйва и динамики жизни, интереса к новинкам, привычки к готовому и лучшему, уверенности в собственной значимости и так далее.

«Недостоличность» — подражание столичности, но без соответствующих возможностей.

«Антистоличность» — принадлежность к другому равнозначному культурному проекту с иными стратегиями жизни и ценностями.

Лично я отношусь к третьему типу, а Служкин — к первому. Конечно, он мог бы жить в Москве, но там ему было бы тягостно, потому что «не его». Столица даёт больше возможностей для выживания: если бы Служкин в Москве пошёл бы географом в школу, то был бы как раз тем самым лузером, которым его и считают многие читатели вместе с женой Надей. Если бы устроился на работу лучше или хуже, чем географом, то потерял бы себя. Служкин же не лузер и не потерянный. Следовательно, он — немосковский тип.