Гюнтер Штайн - Путешествие по стране Руставели

Когда он спрашивает меня о моей семье и я говорю ему, что у меня трое детей и что я вместе с женой перевел его книгу "Марухские белые ночи", Кетеван, его жена, сидящая рядом с водителем, поворачивается к нам и включается в разговор. Как и всех женщин, ее особенно интересует то, как супружеской паре удается сотрудничество в работе над одной и той же книгой, какими методами в работе мы пользуемся и какую пользу или неудобства это сотрудничество вносит в процесс самой работы и в семейную жизнь. Мне становится ясно, что с проблемами литературы она, безусловно, знакома. По ее высказываниям можно судить о том, что с литературой ее связывает нечто гораздо большее, чем просто диплом. Кетеван — статная женщина, у нее не только умный, так называемый греческий, профиль, выгодно оттеняемый стянутыми на затылке в густой пучок темными волосами, — она и в самом деле умна. Я не знаю, что делает ее особенно привлекательной: царственная осанка или как бы идущая от самого сердца приветливость ее агатовых глаз, ее манера разговаривать с людьми или мягкость поразительно красивых, изящных рук?

Мы проезжаем через Гори. У крепостной стены, которая упрямо взметнулась над крышами почтенного старого города, на склоне горы приезжающих встречает гигантский бронзовый барельеф: юноша, сидящий на льве и держащий в левой руке вместе с опущенным вниз мечом гроздь винограда. Это новый символ города Гори, который впервые упоминается в летописи в VII в.

Проехав Гори, мы вскоре сворачиваем с великолепной автострады на север. До Цхинвали 32 километра, читаю я на дорожном указателе. Дорога поднимается вверх, петляет, она уже не такая широкая и хорошая. Гоги приходится сдерживать свой темперамент. Ревазу, кажется, — тоже. Его голос звучит еще более хрипло, когда он, едва мы отъехали километра три от Гори, наклоняется к водителю и показывает на спидометр. Это повторяется несколько раз, пока Кетеван не останавливает его, делая ему спокойным голосом замечание.

Реваз усаживается, смотрит через боковое окно на приближающиеся отроги Большого Кавказа, проводит ладонью по затылку и показывает на лесистые горы впереди нас.

— Южная Осетия, — говорит он, лукаво улыбаясь.

— Осетия? Почему Осетия? Я думал, мы едем в Рустави.

— Так мы туда и едем…

— Почему же тогда на север? Рустави ведь находится на юге? — Недоверчиво я смотрю на Реваза. Его поездка неведомыми путями становится мне подозрительной.

Хрипло смеясь, Реваз кладет мне на плечо свою руку.

— Мы едем через Южную Осетию в Рустави. Путь не прямой, согласен, но мне хотелось показать вам по дороге мою дачу.

— О, это очень мило. — Я покорно смиряюсь со своей судьбой.

— А как вы относитесь к тому, что в лесах Осетии вы можете встретиться с дикими животными?

— Что за дикие животные? — Я ему не верю. Он, видимо, снова хочет надо мной подшутить.

— Здесь водятся дикие кошки, медведи, волки, — говорит Реваз вполне серьезно.

— Как, в горах? — Я не могу ему поверить, но Кетеван подтверждает слова своего мужа.

— Южная Осетия кишит различными хищниками, — поясняет Реваз.

— Южная Осетия — разве это все еще Грузия?

— Да, автономная область, входящая в Грузинскую республику.

Пока мы все выше поднимаемся по горным кручам, лес на которых становится все гуще и гуще, и все ближе продвигаемся к Цхинвали, Реваз рассказывает об истории этого края и напоминает мне о Великой абхазской стене, на которую я буквально натолкнулся в районе Сухуми.

— Вам, видимо, говорили, что эта стена была построена для защиты от аланов, степных кочевников. Аланы — это ираноязычные племена. В XIII в. они бежали от нашествия монголов в горы Центрального Кавказа и в Закавказье (Южная Осетия) и ассимилировались с местным кавказским населением. Прямыми потомками аланов являются современные ираноязычные осетины.

Уже в сумерках мы проезжаем Цхинвали — нарядный, несколько напоминающий село городок с населением около 25 тысяч жителей. Постепенно я начинаю ощущать голод. Кажется, что Реваз и не думает куда-нибудь завернуть. С нетерпением он снова подгоняет бедного Гоги, может быть чувствуя свою вину за то, что в расположенный на юге Рустави приходится ехать через север.

Голодными глазами я вглядываюсь в лиственный лес и пытаюсь обнаружить за мощными буками, платанами и дубами крупную дичь, которая подходила бы для моего аппетита. В лесу где-то раздается щелчок. Удачной охоты! Может быть, мне для того, чтобы перекусить, надо сначала уложить медведя?

Но послышавшиеся мне щелчки — это удары топоров, шум тракторов и электропилы. В местных лесах много пород ценного дерева. Навстречу нам движутся целые колонны тракторов со специальными длинными прицепами. Вслед за ними, и тем плотнее, чем ближе мы подъезжаем к местечку Кваиси, идут сверхмощные самосвалы, груженые огромными монолитами, взятыми из многочисленных здешних каменоломен. Медленно и натруженно ползут колонны машин вверх по горным серпантинам…

Темнеет — как это всегда бывает в горах — внезапно.

Свет фар высвечивает табличку с надписью на грузинском языке. Развилка. Реваз подается вперед и говорит Гоги, чтобы он свернул направо.

Не раздумывая, Гоги тормозит и съезжает с шоссе в лес. Машину бросает из стороны в сторону, раздается скрежет. То, что Реваз ошибочно принял за дорогу, оказалось просекой, по которой обычно, видимо, ходят только лесовозы.

— Куда же теперь? — спрашиваю я настороженно, с трудом удерживаясь на своем месте, чтобы не удариться головой о крышу машины.

— Поедем по более короткому пути, — решительно отвечает Реваз.

Но, кажется, в том, что это именно так, не уверен и он сам.

На разъезженной лесной горной дороге да еще в такую темень нас каждые 20–30 минут поджидают какие-нибудь неожиданности: огромные лужи, выступающие из-под земли корни деревьев, низко нависающие сучья. Затем дорога снова переходит в песчаную ложбину, все более круто поднимаясь в гору. Несколько раз нам приходится выходить и убирать с пути поваленные деревья и большие камни.

Во время всей этой суеты Кетеван сидит, сложив руки, рядом с Гоги, угощает нас конфетами, посасывая сладкие леденцы, которые хоть как-то утоляют голод. Ни малейшего нетерпения она не проявляет. Да и к чему накалять атмосферу, когда и так уже всем стало ясно, что попытка сократить путь оказалась весьма неудачной.

Только один раз, в тот момент, когда я и Реваз проталкиваем машину через вязкую колдобину, она бросает какое-то короткое замечание. Но относится оно к паре глаз, сверкающих из поросли вокруг огромного дуба.

— Медведь, — говорит Реваз, изображая на лице улыбку.

— Дикая кошка, — мрачно возражаете ему Гоги.

Чем выше мы поднимаемся, тем больше расступается лес и тем надежнее становится дорога. Уже поздней ночью мы выезжаем на каменистое плато и наталкиваемся на небольшое селение, которое на моей карте Грузии даже не значится. Мы останавливаемся на окраине, около дома, где уже стоит несколько больших грузовиков.