Захар Прилепин - Имя рек. 40 причин поспорить о главном [litres]

Ну, снимали иногда – но без вдохновения, без огонька.

Мы изначально были настроены думать о себе дурно – при всём нашем шапкозакидательстве и пресловутом «патриотическом угаре»; зато их предпочитали видеть в самом лучшем свете.

В то время как они были настроены относиться к себе с уважением; одновременно ища непрестанные подтверждения тому, что мы тут – дурные, злые и пьяные.

Мы по-прежнему хотим думать о них лучше, чем они есть.

А они о нас – хуже, чем мы есть.

Мы всегда были к ним более чем снисходительны.

Они всегда были к нам строги и пристрастны.

Когда они смотрят фильмы о том, как чудовищно в России, – это воспринимается там как самая безусловная правда. Фильмы же о России героической и великой – для них всегда остаются «соцреализмом» и «лакировкой».

Здесь же смотрят фильмы про героический или гламурный Запад, как истинную правду. Фильмы же с историями раздрая, человеческой печали и нищеты – мы почти не воспринимаем всерьёз. Напрямую с Европой и Штатами эти картины никак для нас не ассоциируются. Ну, есть маргиналы, которым отчего-то плохо живётся на чудесном Западе, – так мы это видим.

Подобная ситуация имеет место не только в кино, но и в литературе.

Какие самые популярные и читаемые наши книги на Западе?

«Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. «Дети Арбата» Рыбакова. «Колымские рассказы» Шаламова.

Это великая проза – Шаламов так уж точно, – но те, кто жили в советские времена, отлично помнят: у нас здесь мало кого привлекала литература про немецкие концлагеря. Запоем читали Ремарка, многие любили Генриха Бёлля и Томаса Манна. А потом и Эрнста Юнгера стали издавать непрестанно: это как если бы в Германии сегодня читали кого-нибудь вроде Юрия Бондарева, помноженного на Александра Дугина. Но их такое и в руки взять не заставишь.

Ещё что там было востребовано?

Повесть «Ночевала тучка золотая» Анатолия Приставкина – про детдом и выселение чеченцев в Казахстан в 1944 году.

Пародийная антисоветская сага «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» Владимира Войновича.

И, конечно же, Людмила Улицкая – с её неизбывным ощущением духоты и мерзости советского быта.

Выбор был неукоснителен: о, эта страшная Россия.

Из недавних примеров стоит вспомнить повесть Михаила Елизарова «Ногти» – про интернат с умственно отсталыми детьми. Немцы, прочитав «Ногти», немедленно Елизарова перевели, дали ему грант и пригласили жить в Германию – в надежде на то, что он создаст ещё нечто подобное про звероватых русских. Вместо этого Елизаров написал антилиберальный роман «Pasternak». Немцы поняли, как сильно они ошибались, и тут же попросили гостя восвояси: домой, Миша, домой, ферштейн?

Но такие ошибки с ними случались крайне редко: попавшие на крючок российские сочинители не соскакивают – а, скорей, машут от радости хвостом: они признаны, их привечают!

Нет, мне и в голову не придёт сказать о всех вышеперечисленных книгах что-нибудь дурное: я всё это читал, и периодически не без интереса.

Но сложно не разглядеть, с каким тщанием Запад издавал тонны реальных и мифических мемуаров узников совести, диссидентов, тюремных сидельцев и сбежавших шпионов.

Если б в своё время кто-нибудь аккуратно собрал все эти тиражи – как раз можно было бы СССР обложить по границам. И поджечь.

Можем ли мы представить, что здесь стали бы выбирать книги про Францию или Англию по одному принципу: чтоб нам рассказали, как там отвратительно живётся? С «разоблачениями»?

Нет, мы такие книги не выбирали и не выбираем.

У нас любят литературу, а не «разоблачения».

Более того, даже когда нам попадаются книги «с разоблачениями» – читатель ничего этого просто не замечает.

В России очень популярна книга французского писателя Ромена Гари «Обещание на рассвете». Но сколько я не опрашивал её поклонников, никто из них даже не заметил авторского сарказма, если не сказать – издевательства, по поводу французской армии, по сути, сдавшейся фашистской Германии.

А в прекрасном романе Колума Маккэнна «И пусть вращается прекрасный мир» есть впроброс сказанная фраза о том, что американские тюрьмы напоминают вывернутый наизнанку свободный мир Америки: чёрных большинство, а белых – мало. «Потому что все они откупаются», – сообщает героиня Маккэнна.

И что, кого-то из нас это может тронуть? Кто-то всерьёз решит, что в США имеют место коррупция и скрытый расизм?

Полноте вам. Подобная информация в наших головах не приживается. Мы все знаем: ад – здесь. Там – в худшем случае «издержки».

Когда в России в очередной раз затевают разговор о необходимости покаяния за советскую эпоху, никто почему-то не обращает внимания, что покаянной литературы о фашизме в Испании, Италии, Венгрии, Японии – и даже в Германии и Австрии – несоизмеримо меньше, чем написанного здесь, у нас, про Ленина, лагеря и КГБ.

Никто и никогда с таким сладострастием не раздирал свои язвы, как делали это в России.

Никто с таким сладострастием не разглядывал чужие язвы, как делали это на Западе.

В последние годы мы вообще отвергаем любую «порочащую» Запад литературу. Почти все их писатели, в своё время рисковавшие рисовать реальные картины капитализма, забыты нами и больше в России не переиздаются.

Зато они так и не перестали нас разоблачать. Им нравится это занятие.

Был конфликт в Грузии – они сняли кино про российскую агрессию.

Был конфликт на Украине – ещё одно сняли. Про ту же самую агрессию.

Сами снимают – и сами верят всей этой продукции; право слово, как дети. Ведь только у детей бывают «плохие» и «хорошие».

Мы остаёмся плохими, мы непоправимы.

В России эти оппозиции куда сложней.

Мы хорошие, но плохие. Они плохие, но хорошие. Они против нас, но это ничего. Мы против них, но они нам нравятся.

Нам всё время не без резона ставят на вид: чёртовы русские патриоты, раз вы презираете Запад, зачем вы туда ездите всё время?

Ну так мы ещё смотрим их фильмы, читаем их книги и к ним самим относимся с непобедимой симпатией.

В России живут очень доброжелательные и внутренне свободные люди. Они просто не отдают себе в этом отчёт.

А про людей, которые живут там, мы больше ничего не скажем.

Кто хотел понять – и так всё понял.

Такое ощущение, что мы всё забыли.

А мы ведь всё помним.

Сначала был «Брат». Потом был «Брат-2».

Явился Данила Багров – как символ национального характера, мужества, простоты, глубины, самоиронии, чуть ленивой, но одновременно стремительной агрессии, готовности вписаться за своих.

Откуда в девяностые великий Балабанов мог это предвидеть?

Брат был огромным авансом всем нам.

Данилы ещё не существовало в природе.