Курт Воннегут - Вампитеры, фома и гранфаллоны [litres]

И на прощание гость с другой планеты сказал бы нам то, что сказал когда-то Чарльз Дарвин – чтобы мы могли написать эти слова на камне большими буквами, – как сделал мэр Бирмингема:

Победители воюют с лузерами. Исход предрешен. Мира не будет.

Запрет на торговлю алкогольной продукцией в стране был назван, кроме всего прочего, «Благородным экспериментом». Я сделал многое, чтобы подорвать наше уважение к полиции, которая должна была обеспечивать действие глупых и непопулярных законов. Война во Вьетнаме вполне может быть названа «Благородным экспериментом номер два», поскольку это было не менее тупое предприятие. Война оставила в наших душах тайное и несправедливое презрение к нашим воинам, особенно летчикам. Со временем это презрение будет все менее и менее тайным.

В тиши своих домов люди думают о немыслимом и говорят о непроизносимом, в целом не желая зла никому конкретно. И вполне разумная женщина несколько дней назад сказала мне, что ей, в общем-то, безразлично, что будет с некоторыми из наших пленных. Ей жаль плененных пехотинцев и летчиков, обеспечивавших авиаподдержку наземных войск. Но она считает, что пилоты, которых сбили, когда они из стратосферы бомбили мирных жителей, не должны были делать этого.

– Я не хотела бы носить на руке браслет с именем одного из таких летчиков, и я не молилась бы о том, чтобы он побыстрее вернулся домой, к своей семье, – заявила она. – Простите, но это так.

Я напомнил ей, что пилотам за отказ бомбить те или иные объекты могла грозить тюрьма.

– Они могли бы выйти в отставку, – возразила женщина.

Накануне вечером мы смотрели фильм о пойманных летчиках, и они совсем не выглядели благородными героями.

– Они пошли на войну добровольцами, – сказала она. – А им не следовало этого делать. Они – здоровые и умные люди. Наша страна процветает. Дома, в мирной жизни есть множество вещей, которыми можно заняться.

И так далее, и тому подобное.

– Если бы я была Джоан Баэз, – продолжила женщина, – я бы туда не поехала с новогодними подарками и песнями для этих людей.

В тиши своего дома эта женщина была более неспособна верить в романтические сказки, которые в прошлом заставляли нас энергично защищать наших солдат, – сказки про невинных мальчиков с оружием в руках.

Мы превратили наших солдат в отвратительных чудовищ, заставив их совершать чудовищные поступки.

Ужасные.

Экспериментировать.

Первый «Благородный эксперимент», «сухой закон», породил класс жестоких бессердечных людей, бизнесменов-гангстеров, чье дыхание будет отравлять наше общество еще как минимум сотню лет. Не оставит ли «Благородный эксперимент номер два» нам в наследство столь же плохо подвергающуюся лечению болезнь? Нам нравились гангстеры, когда они только начинали, и мы поощряли их своим одобрением. Не получится ли так, что сейчас мы выражаем одобрение и наемным воинам, вышедшим из нашей среды? Так бы я написал, если бы был писателем-фантастом.

И наша обессиленная страна обратилась бы тогда в страну циников, где романтика умерла и всеми делами стал бы заправлять класс безжалостных, высокооплачиваемых воинов. А потом люди поняли бы…

И так далее, и тому подобное.

Вряд ли все произойдет именно так. Но я боюсь, что на высшие должности в государстве мы будем и дальше выбирать самодовольных упрямых невежд. Слепой энтузиазм, когда-то в детстве поселившийся в их душах и до сих пор там живущий, приведет нас к новым «благородным экспериментам».

Мы же, сторонники гуманности, опять не сможем объединиться – потому что суть «экспериментов» большинству людей будет непонятна, хотя и принесет им боль и потери. Благородным же экспериментаторам такие люди, как мы, станут казаться неисправными механизмами, мешающими «эксперименту». И они прикажут полиции и солдатам хорошенько влепить нам, чтобы механизмы заработали исправно.

И вновь экспериментаторы заставят полицейских и солдат публично опозориться. Жаль, если это произойдет.

Я поздравляю этот любимый мной колледж с тем, что у него есть библиотека. Если преподаватель что-нибудь забудет, ему не будет нужды притворяться, будто он знает то, что забыл. Он сможет отправиться в библиотеку и посмотреть там все, что необходимо. Или заставит пойти туда какого-нибудь студента. В Уитоне никому нет смысла искажать факты – если только он не ленится жить.

Если библиотека колледжа сгорит, это не станет интеллектуальной катастрофой, подобной пожару Александрийской библиотеки в Египте. В Александрии просто отсутствовали дубликаты многих книг. С тех пор наша цивилизация развила в себе настоящую манию дублирования. Поскольку у нас так много всевозможных дубликатов, мы можем сказать, что наша культура надежно защищена от пожаров.

Я полагаю, что мы вполне, без боязни впасть в противоречие, можем сказать, что во многих утраченных книгах Александрийской библиотеки было много чепухи. Люди тех времен верили в вещи, которые не могли быть правдой. Это были достойные сожаления времена.

Александрийцы верили в то, что наш мир – центр Вселенной. Они не знали, что причиной болезней являются крошечные животные и несчастливое детство. Они сражались на ножах. Обо всем этом есть информация в вашей библиотеке – о том, как жили те люди и на кого они были похожи. Про нас там тоже многое имеется. Новые книги про нас прибывают в библиотеку каждый день. Какими нас изображают в этих книгах? Мы – смесь добра и зла.

Меня восхищает и ставит в тупик комбинация добра и зла, которая составляет мою сущность и сущность всех людей, но мне уже трудно заставить людей говорить об этом. Люди смущаются.

Меня восхищает комбинация добра и зла, содержащаяся в томах вашей библиотеки.

Ради справедливости замечу следующее. Во время Второй мировой войны люди моего поколения в Америке жили в плену иллюзий относительно своих моральных качеств – мы считали себя безусловными носителями добра. Это получилось оттого, что Америка вела справедливую войну. Большинству людей и не снились столь возбуждающие душу и тело переживания.

Обычно войны заканчиваются тем, что их ветераны чувствуют себя преданными, а свою жизнь ощущают бессмысленной, потому что бывших воинов убеждают – армии с обеих сторон фронта в равной мере являлись носителями зла. Совсем не так было с американскими ветеранами Второй мировой, как и с ветеранами из Англии, Канады, Австралии, Франции – со всеми, кто воевал на нашей стороне. Поначалу, поскольку решили воевать с немцами, мы могли просто сказать: нацисты – плохие. Так всегда бывало в войнах до относительно недавнего времени – чтобы чувствовать необходимое воодушевление на поле боя, ты обязан обозвать врага исчадием ада.