Александр Мелихов - Застывшее эхо (сборник)

Акдалинск – ныне Акдала – один из тех городов Северного Казахстана, который Солженицын, обустраивая Россию, непременно отнес бы к исконно русским. Да и мой хохлацкий дед, уроженец тамошних мест, подтверждал, что киргизов (казахов старики без всякого заднего умысла именовали киргизами, но мы, молодое поколение, этим словом уже дразнились) там сроду не проживало: они появлялись, только чтобы что-то купить-продать. А из-за дурацких «большевицких» границ… Пройдет раз в году караван…

Маршруты кочевий были расписаны очень строго, поправлял русского классика казахский классик: если очерчивать границы по стабильным поселениям, кочевым народам может вообще не достаться никакой государственности.

Спор этот, как и все серьезные споры, принадлежит к числу трагических, в которых правы все. Или, иными словами, все неправы. Когда ранние сионисты выбирали территорию будущего еврейского государства, наиболее воспитанные из них, дабы никого не побеспокоить, старались подыскать какое-нибудь безлюдное местечко где-нибудь в Африке или Латинской Америке – Жаботинскому пришлось специально предостерегать, что ничейной земли в природе не существует: каждый клочок территории впечатан в память какого-то народа (и хорошо еще, если только одного) как его собственность. И если даже ему сейчас не до того, рано или поздно он вспомнит о потере (пусть и воображаемой – для социальной психологии устойчивые фантазии ничуть не менее реальны, чем факты) и потребует ее обратно. Ни один народ еще не примирялся с усечением образа своего отечества – из этого и нужно исходить Израилю в течение ближайших десятилетий, а может быть, и веков: для исторической памяти народа не имеет никакого значения, чьими руками возведены города и проложены дороги на территории, которую он считает своей. Но вот мы как будто, слава богу, смирились с потерей Акдалы…

Акдалинск, как можно прочесть в Брокгаузе и Ефроне, вырастал с изумительной быстротой «на американский образец». Необычайное плодородие окружающей его степной почвы, безостановочный рост торговли и промышленности быстро вывели его в один ряд с такими индустриально-коммерческими гигантами, как Оренбург, Троицк, Кустанай, Павлодар. К устройству поселения в урочище Акдала «было приступлено» в тот исторический момент, когда (за два года до казни царя-реформатора) переселенческое движение приняло особенно огромные размеры. Крестьяне-переселенцы были поражены привольем и обилием угодий. Без всяких пособий и льгот, одним тяжелым и упорным трудом они создали в урочище А. обширное русское поселение. Цивилизующие институты росли как на дрожжах: уездное управление, русско-киргизское двухклассное училище, телеграф, почтовый тракт, хлебозапасные магазины, образцовый конный завод с 500 производителями, женская русско-киргизская прогимназия, церковь, 2 ярмарки, общество попечения новокрещенных магометан, бесплатная народная читальня (при 16 тысячах жителей в 1895 году), 1500 домов, в т. ч. 38 каменных, 2 кожевенных, 2 пивоваренных, 3 горшечных, 3 салотопенных, 12 кирпичных заводов – даже трудно вовремя остановиться.

Поверхность уезда большей частью ровная – ковыльная степь (сам помню эти седые волны), превосходные луга. Почва – чернозем, местами суглинок, но способный к возделыванию: возделывается пшеница весьма высокого качества, уезд орошается множеством речек, кроме того, имеется много оврагов-водоемов, служащих для водопоя. Местность изобилует пресными и солеными озерами. Река Убаган, на которой стоит Α., обладает течением быстрым при ширине 30 сажен. Пойма, одна из обширнейших в мире, являет собой общелетовочное место для кочевников не только всей области, но и для киргизов Сыр-Дарьи и Уральской области. В мое время река уже была превращена в широкий ручей возведенной выше по течению Сарыкамышской ГЭС, питавшей электричеством пол-области, – былые 30 сажен, уже стоячих, набирались лишь благодаря скользкой деревянной плотине, под которой гнездились терпеливые налимы. Но пойма – пойма так и шла полого вверх на десятки верст, куда только хватал глаз с высокого бывшего берега. Но ковылей он сегодня уже не разглядит – все покрывают разноцветные квадраты полей. В иные сезоны сюда прикочевывали до 50 тысяч кибиток; пути кочевников основывались на давности пользования, малейшие отклонения приводили к кровавым столкновениям и гибели скота. Главным занятием оседлого населения были торговля скотом и продуктами животного царства. С 1892 года стали открываться так называемые аульные школы. Кочевники встретили учреждение школ с полным сочувствием.

Любопытно добавить, что слово «казахи» осталось неизвестным ни Брокгаузу, ни даже Ефрону – у них имеются лишь киргизы да киргиз-кайсаки, кои, судя по всему, и есть казахи. Еще их называли киргиз-казаками – нас даже в школе специально переучивали не «казак, казачка», а «казах, казашка».

Из перечисленных достижений в ряду и сегодня выдающихся сохранились лишь хлебозапасные магазины (силуэт элеватора, «второго в мире», вечно маячит на горизонте, в какую бы даль ты ни закатился на велике) да конезавод: за жеребцов акдалинской породы на международных аукционах до сих пор готовы отвалить сотни тысяч долларов. Во время Первомайских демонстраций инда сомлеешь, когда на тебя, играя лоснящейся грудью, помчится, надменно выбрасывая точеные копыта, высоченный вороной красавец, как бы не замечающий двуколки, на которой умостился, поджав под себя ногу, зачуханный конюх-казах в потрепанном ватнике.

Я-то вырос на границе Акмолинской и Кокчетавской в десятитысячном поселке (нет, городке!), который было не просто отыскать среди щебенчатого мелкосопочника, обросшего желтой травяной щетиной, – без рубашки не поваляешься. Моя малая родина была совсем уж исконно русской – к казахам там отношение было совсем уж плевое. Правда, и лошади у них были низкорослые, и бабы кривоногие – я в ту пору подобными материями не интересовался, но нельзя же было спорить с данными науки: казахи столько веков ездили верхом, вот ноги у них и выгнулись по конским ребрам. И щуриться от ветра они тоже привыкли – оттого и узкоглазые. Объяснения вполне в духе Энгельса – обезьяна привыкла трудиться, вот и превратилась в человека.

Правда, уже ленинградским студентом я каждые каникулы диву давался, куда подевалось это кавалерийское кривоножество, – девчонки пошли одна стройнее другой. Ни кривых ног, ни трахомных век, ни шрамов на шее от каких-то «желёзок» – такие вот антинаучные чудеса творят хорошая кормежка и гигиена. Узкие глаза, скулы, правда, остались на месте, но обрели неизвестную прежде (японскую? таиландскую?) пикантность – кинопропаганда восточного типа миловидности оказала свое невидимое влияние. А то, бывало, «калбитка» – и больше говорить не о чем. Что означает эта кличка, вовремя не счел нужным поинтересоваться, впрочем, вряд ли кто-нибудь это и знал.