Александр Мелихов - Застывшее эхо (сборник)

По Солженицыну, нам многого не нужно: не нужно гордиться, не нужно надеяться на иностранный капитал, не нужно допускать крупной земельной собственности и вообще такой собственности, которая подавляла бы справедливость и нравственность, – притом что «независимого гражданина не может быть без частной собственности». А если независимый гражданин сам попирает справедливость и нравственность? Тогда остается лишь вздохнуть: «Если в нации иссякли духовные силы – никакое наилучшее государственное устройство и никакое промышленное развитие не спасет ее от смерти, с гнилым дуплом дерево не стоит».

Но откуда возьмутся духовные силы – вопрос остается открытым. Кто допустит «хорошую» собственность и зажмет «плохую», тоже не слишком ясно. Ясно только, что свободные выборы автоматически к этому не ведут: «При полной неготовности нашего народа к сложной демократической жизни – она должна постепенно, терпеливо и прочно строиться снизу, а не просто возглашаться громковещательно и стремительно сверху, сразу во всем объеме и шири».

Строиться снизу… Но КЕМ строиться? Кто тот строитель чудотворный, обладающий мудростью, терпением и силой, способной удержать неподготовленный народ в созидательных берегах? «Все указанные недостатки почти никак не относятся к демократии малых пространств: небольшого города, поселка, станицы, волости (группа деревень) и в пределе уезда (района)».

Это, пожалуй, единственное, что напоминает практический рецепт: «Наш путь выздоровления – с низов».Но как может государство опираться на силу, которая сама нуждается в опеке? И поглощена исключительно местными проблемами? Дух и единство народа пробуждаются единством исторических задач, таких как, скажем, завоевание космоса, а не благоустройством разрозненных малых пространств – при всей очевидной нужности этого дела.

И тут является универсальный рецепт – раскаяние и самоограничение: «Западную Германию наполнило облако раскаяния – прежде, чем там наступил экономический расцвет»; самоограничение – от чего оно только не лечит, восклицает Солженицын в другом своем бестселлере «Двести лет вместе».

Я могу сказать, от чего оно не лечит: от низкой самооценки – тормоза всякой сколько-нибудь рискованной деятельности, от чувства бессилия и безнадежности – причин «безуемного пьянства», упадка инициативы и даже в значительной степени коррупции, в которой «низы» менее повинны в основном лишь в силу своих малых возможностей. Человеку не дано ограничить самого себя точно так же, как поднять себя за волосы. Человеку дано лишь отказываться от худшего в пользу лучшего. А если у него нет лучшей альтернативы, он неизбежно будет довольствоваться тем, что под рукой. И раскаяние – ощущение, что упустил лучшее в погоне за худшим, – может явиться только к проигравшему. Кем и были немцы.

Святой отказывается от стяжательства в пользу Царствия Небесного, благородный человек отказывается от взятки в пользу красивого образа себя. Сам Солженицын отказался от успешной советской карьеры ради неизмеримо более воодушевляющей миссии народного заступника и борца с «красной чумой» – а чем он предлагает воодушевляться рядовому гражданину? Сметать с улиц сор? Полезный труд. Но даже самый маленький человек – все-таки тоже человек, он тоже нуждается в психологической защите от чувства мизерности и бренности. Интересный народ народные заступники: себе для самоутешения избирают высокую историческую миссию, а подзащитным оставляют обустройство собственного двора. Сообщество народных заступников – это прямо какое-то общество защиты животных!

Пробуждение народного духа нужно начинать «с верхов» – с вызывающих восхищение исторических задач: наука, космос, искусство и даже спорт, тоже презираемый Солженицыным. Благодаря блистающим верхам и рядовой гражданин тоже начинает чувствовать себя участником исторических дел, не завершающихся с его смертью. Включить человека в череду поколений, служащих какому-то великому наследственному делу, – одна из важнейших задач любого государства, в кризисные же периоды просто важнейшая.

А либералы еще обзывали Солженицына государственником…

Поскольку в наше время властителями душ являются шоумены, то идеи консерватизма овладеют массами не раньше, чем их начнет проповедовать Ксения Собчак. Но покуда попробуем порассуждать собственными скромными силами.

Что хорошего в консерватизме? Разве не лучше вечное обновление и улучшение – нравов, штанов, мобильных телефонов? Увы, слишком большой выбор порождает в человеке чувство неуверенности в собственных решениях, слишком частое обновление обостряет ощущение бренности всего земного… В романе «Горбатые атланты» я вообще выдвинул ту идею, что причиной самоубийств являются свобода и новизна.

Я бы сформулировал принцип консервативной философии так: долговечное важнее сиюминутного.Или – экзистенциальное важнее социального:у человека нет более важной задачи, чем преодоление ужаса перед бесконечно могущественным и безжалостным мирозданием, перед своим неотвратимым исчезновением. Поэтому государство должно в первую очередь хранить и развивать традиционные культурные механизмы, поддерживающие в людях чувство причастности к бессмертию, могуществу и красоте. Поскольку создание новых механизмов такого рода – дело почти невозможное или как минимум требующее нескольких поколений.

Новые цели следует изображать не отрицанием, но продолжением прежних, «вечных», старые ценности следует не уничтожать, но реинтерпретировать в пользу новых. И народ полюбит консерваторов, работающих на вечность, когда узреет не только их слова, но и дела, позволяющие ему ощущать себя красивым и бессмертным. Только где их взять – творческих консерваторов, готовых не торговать однодневками, а творить великие дела, оставляющие след в истории? Это невозможно без возрождения национальной аристократии, то есть творцов и служителей коллективных наследственных мечтаний.

Аристократический консерватизм должен смотреть на вещи с точки зрения если не вечности, то долговечности, предпочитать «широте» – «долготу». Постоянно ставить перед собой не тот вопрос, который сегодня считается главным: насколько широкого круга людей это касается? – но вопрос, сегодня слишком уж непопулярный: как долго эта проблема будет оставаться актуальной? Многих ли она будет волновать через одно – два – три – десять поколений?

Подобный подход сегодня расхожий гуманизм заклеймил бы как антидемократический, ибо демократично только то, что служит повседневным нуждам так называемого простого, массового человека, однако подобная трактовка гуманизма и демократии основана на глубочайшем презрении к этому самому простому человеку и, в сущности, даже на отказе считать простых людей людьми. «Простых людей», не нуждающихся в том, чтобы чувствовать себя причастными чему-то долговечному, не заканчивающемуся с их жизнью, не существует.