Александр Мелихов - Застывшее эхо (сборник)

Пожалуй, наиболее долговечное в нас и есть наиболее человеческое. А потому смотреть на вещи «с точки зрения вечности» очень часто означает интересоваться наиболее человеческим в людях.

Долговечным же бывает только то, что поражает воображение, а в веках живут вообще одни лишь легенды. Поэтому, если Россия хочет жить долго («вечно»), ей абсолютно необходимы люди-легенды, события-легенды. Те, кто нацелен на дела, способные жить в памяти потомков, и составляют национальную аристократию. Именно благодаря своей аристократии и выживают народы: их сохраняет не территория и не экономика, а предания о великих предках и надежды оказаться их достойными. Да, народы сохраняются, консервируются воодушевляющими фантазиями – становящимися смертельно опасными для народа, если они уходят слишком далеко от наблюдаемых фактов, и ведущими к распаду нации, если они исчезают вовсе.

Следовательно те, кого действительно ужасает стон «Россия погибает!», должны признать первейшей задачей («национально идеей») развитие национальной аристократии, расширение круга людей, мечтающих поражать воображение, свое и чужое, и этим оставить след в памяти потомков. Что, разумеется, не отменяет ни борьбу с бедностью, ни борьбу за увеличение пенсий, за качество здравоохранения и прочая, и прочая. И все-таки одновременно с этим нужно делать ставку на особо одаренных и особо романтичных во всех областях человеческой деятельности – это и есть первейшая задача творческого консерватизма.

Но разве интеллигенция не есть та самая взыскуемая аристократия? Нет, интеллигент – это поверженный аристократ. Отвергнутый от исторического творчества, а потому объявляющий недоступный виноград зеленым. Поэтому аристократ стремится к свершениям – интеллигент оплакивает издержки. Аристократия – двигатель, а интеллигенция – тормоз общества. Тормоз – вещь, разумеется, крайне важная, но без двигателя и он не понадобится.

Как, вознегодует интеллигент, по-вашему, простые люди, равнодушные к вечному и долговечному, опять должны служить материалом для творящих историю «великих личностей»? Отвечаю: не нужно жалеть простого человека больше, чем он жалеет себя сам. Разве не самые что ни на есть простые люди первыми голосуют за фашистов и коммунистов, сулящих им национальное и классовое величие? Ибо и у власти, и у рядового смертного есть общий могущественный враг – ощущение ничтожности и бессмысленности существования. Против этого врага народ и объединяется с властью.

Но что же мешает интеллигенту примкнуть к союзу, к которому его влекут и экзистенциальные, и профессиональные нужды? Ведь ни высокая наука, ни высокая культура не могут выжить без помощи государства…

Ему мешает гордость. Ему кажется (и он совершенно прав), что народ, а особенно государство, недостаточно его ценит. Однако если народу как стороне малопросвещенной и тоже страдающей он это неуважение простить еще может, то снисходить к государству очень трудно даже мысленно – слишком уж неравны силы и возможности. Но обидчика, которого не можешь презирать, приходится ненавидеть…

Если государство возьмет за правило систематически делать по отношению к интеллигенции символические жесты уважения и признания, оно практически бесплатно обретет аристократическое движение творческого консерватизма.

В Ираке, Израиле, в Чечне взлетают на воздух автомобили, а то и люди, нагруженные взрывчаткой, – «народ борется с оккупантами». Но Лондон, Мадрид, где вроде бы никто никого не оккупирует… «Чего же ты хочешь?» – взывает цивилизованный мир к террористу: если он ищет комфорта, дадим ему комфорт, если ему нужен социальный рост – откроем ему все пути. А может быть, он просто запуган своими вождями и тогда нужно внушить ему еще больший ужас?..

Террор – устранение или устрашение соперников – так же стар, как само человечество. Однако самое первое, архетипическое убийство – убийство Каином Авеля – не было вызвано корыстными мотивами: это было убийство в борьбе за близость к Богу. Вот и современный идейный террорист лично ничего не приобретает, а вдобавок и убивает большей частью тех, кто ни ему, ни пославшим его не сделал ничего конкретно плохого. Сегодняшний террор стремится не столько запугать врагов, сколько воодушевить единомышленников: противник не так уж всемогущ и всеведущ, мы-то будем покруче!

Но неужели все эти героические злодейства творятся всего только ради утоления простейшей хулиганской потребности быть лучше ненавидимым, чем презираемым? Это сходство слишком уж внешнее – современный терроризм гонится за удовлетворением не материальных и даже не социальных, но экзистенциальныхпотребностей. Потребностей в чем-то вечном и бесспорном, позволяющем забыть о жалкой участи человека в бесконечно могущественной и бесконечно равнодушной к нему вселенной. Страх ничтожности– вот сокрытый двигатель современного терроризма: современный террор порождается ущемлением не материальных и даже не социальных, но метафизических потребностей человека. Современный террорист борется не за почетное место в том или ином социуме, но за почетное место в мироздании. Точнее, за воображаемую картину мира, в которой он не ощущал бы своей мизерности и мимолетности.

Но зачем для этого стулья (и судьбы) ломать? Увы, каждому обществу, ориентированному на достижение реальных, «земных» целей, хочет оно того или не хочет, приходится вступать в состязание с романтическими идеологиями, предлагающими человеку иллюзорное участие в великих и бессмертных свершениях. И если даже гражданское общество, сосредоточившись на чисто прагматических задачах, и не помнит о романтических соседях, оно все равно остается для них источником соблазна – особенно если оно окажется материально преуспевающим: самим своим свободным и комфортабельным образом жизни оно будет невольно намекать, что можно очень даже приятно прожить, не напрягаясь ради чего-то отдаленного и незримого.

Не случайно же мишенью современных террористов – как внешних, так и внутренних – сделались отнюдь не деспотические и эксплуататорские, но, напротив, самые свободные и благоустроенные государства современности. И удар наносится вовсе не по власти, а именно по обществу – по случайным людям. Можно сказать, по образу жизни. По конкурентной культуре.И лучшие умы ломают голову, как бы так превратить конфликт культур в диалог культур. В либеральном мире даже возникла своя риторика, в которой святая троица «диалог, компромисс, толерантность» предстает такой же панацеей, как обобществление в марксизме-ленинизме. Но увы: толерантными и прагматичными бывают только победители, желающие спокойно наслаждаться плодами своего успеха, – побежденные же всегда их ненавидят и сочиняют самоутешительные сказки в том духе, что проиграли они исключительно из-за своего великодушия и благородства, а победители восторжествовали над ними только потому, что были подлыми и безжалостными, – из компенсаторных сказок побежденных в основном и вырастают террористические химеры.Заметно увеличить количество толерантности в нашем мире (уменьшить количество потенциальных террористов) можно, лишь уменьшая количество людей, которые ощущают себя побежденными. Однако ни на каком пьедестале почета не могут разместиться многие…