Евгений Крушельницкий - Город мастеров

Часто говорят о том, что, мол, нелегалы не платят налогов. Но налоги связаны с правами, потому что законопослушный гражданин содержит все бюджетные органы. На деле же наши права от налогов не зависят, потому что чиновники никому не подотчетны, только друг другу. Говорят и о наших крестьянах, вытесненных с рынков организованной силой, которую часто называют мафией. Мы назовем её иначе — группировкой, основанной на этнических и родственных принципах, члены которой сплочены и поддерживают друг друга. Для большинства из нас такая поддержка нехарактерна, люди боятся и не решаются выступить против. Если и бывают отдельные случаи, то о них пишут в газетах: мол, женщина дала отпор хулигану… На власть, как я уже говорил, надежда плоха. И вот результат — стихийные столкновения, которых, если ничего не изменится, будет всё больше.

— Похоже, это проблема не только наша. Неспокойно в демократической Франции, где гости с юга хотят жить по-своему и ходить в хиджабах. В США стесняются называть Рождество Христовым, чтобы не оскорбить мусульман. Ещё свеж в памяти карикатурный скандал, а весь мусульманский мир уже ополчился на Папу за цитату из средневекового текста. Где та граница, до которой оправданно уважение чужих чувств? И насколько здоровы эти чувства?

— Много, конечно, нездоровых, они возникают в ненормальной обстановке. В результате мы будто живём в пороховом погребе, где нельзя чиркнуть спичкой. Это общая проблема: люди с другой культурой попадают в иную среду, им неуютно, они ощетиниваются, сплачиваются и начинают вести себя, как туристы в чужой стране. Разница лишь в том, что туристы почти ни на что не претендуют.

Ничего дурного в тех карикатурах нет, я их видел. Четыре основателя мировых религий говорят, что, мол, не этому мы людей учили. Карикатуры, кстати, гораздо мягче, чем, скажем, у Жана Эффеля, по чьим рисункам в театре Образцова когда-то шел спектакль «Божественная комедия». И никто не возмущался, это было не принято. Конечно, тогда у нас царило безбожие, но все же…

Сегодня — другая крайность. Вот, к примеру, приезжала Мадонна. Я не знаю, чем она хороша или плоха, это дело любителей, для остальных — почти незаметное событие. Но некоторые околоцерковные фанатики пытаются навязать государству и местным властям свои правила: мол, нам не нравится, надо запретить. То же самое было с выставкой «Осторожно, религия». Нормальный принцип такой: кто хочет — тот и смотрит. Вместо этого раздувается какое-то беснование. Если людям что-то не нравится, то есть способы это выразить — сказать, написать, — но громить и запрещать нельзя в любом случае. Этой опасной грани у нас не хотят чувствовать. Закон же молчит, хоть и возражает против оскорбления религиозных чувств. А что такое оскорбление и что это за чувства, каким градусником они меряются? Много лет назад наши атеисты говорили: «А вот меня оскорбляет колокольный звон!» И партия запрещала звонить, потому что считалось, что у нас большинство атеистов. Сейчас большинство называет себя верующими, но такие вещи нельзя решать голосованием. Нужно находить способы жить в разнообразном мире, поскольку он хрупок.

— Чему нас учат зарубежные уроки?

— Тому, что надо учиться строить отношения у себя дома, пока не началась кровавая потасовка, как на Ближнем Востоке. Американцы сумели сгладить негритянскую проблему, когда дело шло к гражданской войне, и сегодня там серьезных расовых стычек нет. Так поступают и в Европе, и через несколько поколений в большинстве случаев получается. Например, десятки лет враждовавшие католики и протестанты Северной Ирландии учатся жить в мире. А вот у нас с этим сложнее: учиться не желаем и не умеем, зато умудряемся повторять чужие глупости и грехи.

Мы спрашивали россиян об отношении к событиям во Франции. Такие конфликты не нравятся никому. Не поддерживают и «карикатурные» эксперименты, потому что побаиваются, как бы это и нас не коснулось. Но ждать, что общественное мнение нащупает границы допустимого, не стоит. Это должны делать специалисты и политики. И ещё власти, призванные добиваться выполнения законов. Ведь всегда рядом будут происходить непривычные, а порой и неприятные вещи, и надо знать, как к ним относиться.

— В подобных событиях многие привычно винят демократию, хотя в том, что она есть, уверены не все. Что думает народ на эту тему?

— На словах большинство считает, что демократия нужна, и рано или поздно Россия к ней придет. Но что такое демократия, люди не знают и говорят, что это, мол, свобода слова и забота государства о людях.

Причем под свободой слова понимают разнообразие программ по телевидению, возможность что-то послушать, посмотреть ради досужего интереса. И полагают, что на телевидении свободы хватает.

Помню, когда в пятидесятые годы у нас разрушили лагеря, то некоторые не хотели уходить. Люди хотели только, чтобы их лучше кормили — и ничего больше… Эта общая непривычка жить на свободе, где порой неуютно и голодно, ещё осталась.

— Порой публицисты сетуют, что нам нужная некая объединяющая, национальная идея. И тогда-де мы, взявшись вместе, многое сумеем.

— Мы интересовались общими ценностями. Людям больше всего нравится стабильность и благополучие. Но чтобы это стало идеей… Это все равно как если бы нас объединял свежий воздух. Идей, которые двигали бы людьми, пока не видно. А где они есть? Люди живут своими интересами — личными, семейными, человеческими. Нет пожара — нет и идеи, это нормально.

Думаю, что лозунги вроде «самодержавие, православие, народность» — просто выдумка, официальная вывеска. Кто жил по ней, кроме графа Уварова? У нас ведь тоже были разные вывески — и что толку…

— А что, Чечня — не пожар?

— Это воспринимается всё ещё как нечто далекое, хотя две трети населения высказываются против войны и за переговоры с боевиками. Авторитет армии в этом году резко упал, в том числе и из-за трагической истории с солдатом Сычёвым, но всё же ещё держится. По двум причинам: во-первых, армия — символ национального престижа, и, кроме того, всё хорошее, что было в нашей истории, связано с военными победами. Впрочем, теперь помнится только одна — 1945 год.

— Все наши проблемы, по сути, сводятся к недовольству друг другом власти и народа. Один политик высказался, например, так: «Государство воспринимает себя как особую структуру, стоящую над народом, а сам народ — как тяжелую обузу». А как смотрят на это люди?

— Мы проводили опросы в разное время, а ответы все те же: народ воспринимает власть как чуждую силу, которую интересует не общее благо, а свой карман. Если на заре советского государства комиссары в кожанках выглядели как некие сверхчеловеки, провозвестники светлого будущего, то теперешние чиновники — плоть от плоти большинства населения, такие же жуликоватые и ленивые. От жилищно-коммунальной реформы, например, люди уже ничего не ждут, кроме повышения тарифов на услуги. Правда, по сравнению с прежними годами мы живём лучше (хоть на уровень 1990-го пока не вышли), поэтому отношение к власти терпимое.