Евгений Крушельницкий - Город мастеров

Иностранцы, приезжая в старую Россию, удивлялись, видя рабское поклонение начальству. Эта традиция восходит к временам татаро-монгольского ига, когда народ поклонялся правителю, но тот и сам придерживался каких-то высших принципов. Не случайно Чингисхан ценил oпределённый психологический тип: награждал тех, кто был предан своему вождю, сопротивлялся иноземным захватчикам, и уничтожал тех, кто покорно подчинялся.

Киевская Русь не могла объединиться, брат воевал с братом, а татарам удалось захватить полмира. Их целью было создание великой монархии. Осуществить это удалось опять-таки благодаря психологии кочевника, который довольствовался минимальными благами. С тех пор у нас и осталось: мы бедные, зато духовные…

А на исходе ордынского ига в человеческих душах происходили очень важные перемены. Были люди с рабской психологией, но были и другие, которые не хотели больше терпеть. На Руси начался национально-религиозный подъём, появились монастыри, духовные подвижники. Население постепенно становилось народом.

— Когда говорят о русском характере, на ум приходят стереотипы: «раздолье-приволье», «любить — так без рассудку», «умом не понять» и вообще мы самые-самые… Насколько всё это справедливо?

— В словаре Брокгауза и Ефрона сказано, что национальный характер — это нечто трудноуловимое, неясное и неопределённое. И всё же на бытовом уровне мы, не задумываясь, отмечаем жизнерадостность французов, экспансивность испанцев, чопорность англичан, аккуратность немцев. Русские, конечно же, «загадочные», хотя любой народ — это тайна, тут мы ничем не отличаемся от других.

Но мы ещё и максималисты, потому что у нас другая история, да и живём мы не стесненно. Если у соседей — свобода, то у нас — вольность, потому что кругом просторы. Да, у нас нет западной дисциплинированности, протестантского отношения к жизни. В этом сыграл роль и климат: летом надо было тяжело работать, а зимой лежать на печи. Но зато у нас прекрасно знают, что день год кормит, потому и авральный режим работы привычен.

— Горький в «Несвоевременных мыслях» написал: «Я особенно подозрительно, особенно недоверчиво отношусь к русскому человеку у власти, — недавний раб, он становится самым разнузданным деспотом, как только приобретает возможность быть владыкой ближнего своего». Это действительно так?

— Горький обращал внимание только на отрицательные черты и, возможно, как художник был прав, но когда берется лишь одна черта, то оценка получается однобокой, и поэтому надо смотреть шире и видеть, где достоинства переходят в недостатки, как и у каждого народа: щедрость — в расточительство, вспышка неистовства — в пассивность. Деспотизм? Есть и такое. Но в то же время вряд ли найдёте более отзывчивого человека, чем русский. Последнюю рубаху отдаст…

— Выходит, финн, к примеру, — тот не отдаст? «Какой народ мы считаем равным себе? Всё-то у нас черномазые, узкоглазые, чурки, хоxлы…» Это из дореволюционной книжки «Мнения русских о самих себе». Даже Пушкин («краев чужих неопытный любитель и своего всегдашний обвинитель») однажды высказался так: «Недоброжелательство — основная черта русского народа. В народе выражается насмешливостью, в высшем кругу — невниманием и холодностью».

— Я не люблю, когда фразы вырывают из контекста. Сколько у того же Пушкина замечательных слов о русском народе! Наверное, любя его, Пушкин имел право что-то не принимать в нём. Когда я по дороге на дачу вижу вокруг кучи мусора, то тоже сомневаюсь в достоинствах нашего народа. А откуда это идёт? Опять из истории. У нас большие территории, на одном месте не жили. Европа строила города, а мы истощали поля и шли дальше. И никогда не задумывались о том, что за порогом дома. Вытряхнуть на лестничной клетке коврик, а то и с балкона — обычное дело.

— Есть много анекдотов типа «встретились русский, англичанин и француз…» Самое неожиданное — это то, что сделает или скажет русский. Почему мы сами себе кажемся смешными?

— Если разбираться исторически, то тем же англичанам, в переводе на человеческий возраст, семьдесят лет, а нам — двенадцать. Хотя тут есть разные точки зрения: одни историки считают, что мы начали формироваться во времена Киевской Руси, другие — после Куликовской битвы, в XIV веке. Я склоняюсь ко второй точке зрения. В таком случае у нас разница в возрасте с Европой — тысяча лет.

— И чему же она научилась за это время?

— Если говорить об англичанах, чей характер я специально изучала; то у них на первом месте — индивидуализм и консерватизм, а цель — личная независимость и социальная самостоятельность. В результате они умеют действовать, причем безо всяких обсуждений и эмоций. Помню, в Шеффилде выпал необычайно обильный снег, движение осложнилось, автобусы не ходили. И вот на углу нерасчищенных улиц я увидела человека — не полицейского, который объяснял водителям, где можно проехать. Пешеходы уступали дорогу машине, в которой мы ехали, и каждый раз наш водитель притормаживал, открывал окно и кричал посторонившимся «спасибо». Когда машина забуксовала на горке, сразу же несколько человек бросились помогать. При этом англичане начисто лишены стадного чувства и ничего не будут делать «за компанию». Если они объединяются, то, как правило, ради какой-нибудь достойной цели. Так проявляется в них рыцарский кодекс чести, один из постулатов которого таков: уважая другого — возвышаешь себя, оказывая услугу — укрепляешь своё личное достоинство. Поэтому они откликаются на любую просьбу и не забудут о ней, даже если не смогут выполнить её сразу. Но при этом всегда соблюдают дистанцию, уважая собственный покой и душевную неприкосновенность другого. Соседи, живущие много лет в одном коттедже, не переступают порога друг друга, а их дети свято соблюдают невидимые границы общей лужайки. Это вытекает из их представлений о личной свободе.

Кстати, уважение к личности сказывается и в отношении к природе. Англичане стараются не вмешиваться в неё, предпочитая естественное искусственному. Потому и английские парки так отличаются от распланированных и подстриженных французских, «регулярных».

— Порой можно услышать о славянском братстве. Существует ли оно? Сербов почему-то порой называем братьями, а вот поляков, хоть они тоже славяне, — нет.

— Сейчас о братстве трудно говорить, потому что предполагалось православное братство (сербы — православные), а мы в большинстве своем неверующие. Дело в том, что прежде религия проникала в быт и определяла жизненный уклад. Почему после революции так яростно взялись за крестьян? Потому что их образ жизни мешал осуществлению новых идей. Кроме того, для братства нужны общая историческая судьба, общие труды по созданию государства, культуры. Поляки же, будучи католиками, всегда больше тяготели к Европе.