Александр Проханов - Здравствуй, мобилизация! Русский рывок: как и когда?

Постмодернизм захватил отечественное художественное пространство, объявил себя единственно актуальным — и, более того, единственно возможным! — вектором движения. Он сплёл замысловатую концептуальную сеть, в которой теория зачастую опережала практику. Филология и культурология постмодернизма питали его творческих представителей энергией, когда каждый пустяк наделялся смыслом, любая профанация заслуживала высоколобого анализа. Понятийный аппарат постмодернизма широк: «игра», «симулякр», «телесность», «ризома» и многое другое. Но всё это терминологическое многообразие, так или иначе, укладывается в две основных категории: цитата и ирония.

Если Малевич «Чёрным квадратом» попытался наложить чёрную повязку на глаза художника, наложить на его уста печать, то постмодернизм стремится наложить «крепких семь печатей», объявить не только «конец истории», но и конец искусства, утвердить «нулевую степень информации», «нулевую степень письма»: всё уже сказано, всё уже произошло, нового события, порождающего новое слово, не случится. Остаётся только повторять и компилировать то, что было сказано прежде. Но постмодернистский текст с цитатами в нём — это не монтаж Эйзенштейна, когда кадр А плюс кадр В рождают смысл С. Постмодернистские цитаты — это «смыслофаги»: сталкиваясь в пространстве одного текста, они делают нелепыми, пожирают и обнуляют друг друга. Постмодернистское цитирование — это не опора на традицию, а отказ от неё, не прочная связь времён, а разрыв этой связи. Ведь если цитируешь не для того, чтобы упрочить собственное слово, и не для того, чтобы сопрячь смыслы, а только потому, что нечего сказать, — останется лишь посмеяться над чужим словом, попытаться доказать, что и предшественникам сказать было нечего, что и за их словом пустота: «А-а, брат пушкин! Ага! Тоже своё сочинение от грызунов берёг! Он напишет — а они съедят, он напишет, а они съедят! То-то он тревожился! То-то туда-сюда по снегу разъезжал, по ледяной пустыне! Колокольчик динь-динь-динь! Запряжёт перерожденца да и в степь! Своё припрятывал, искал, где уберечь!» (Татьяна Толстая. «Кысь»). Цитата должна стать насмешкой над собой, над другим, над жизнью, над творчеством. Цитата должна наполниться, как трупным ядом, иронией.

Александр Блок в начале ХХ века первым прозрел разрушительную природу иронии, когда она перестала быть оружием обличительной сатиры и полностью оправдала свою этимологию — «притворство»: «Барахтаясь в канаве, буду полагать, что парю в небесах; захочу — «не приму» мира: докажу, что Беатриче и Недотыкомка одно и то же». Так возникает ироническое лицемерие, подмена смысла бессмыслицей, когда нет никаких табу, нет никаких святынь, когда можно посмеяться над всем. Когда всё тебе кажется притворством — только оттого, что ты сам притворщик. Когда всё оборачивается «приступами изнурительного смеха, который начинается с дьявольски-издевательской, провокаторской улыбки, кончается — буйством и кощунством».

Ирония пробралась на сцену и на экран, трупным ядом разлилась по страницам книг и холстам. Нет ни классиков, ни авторитетов, ни чувства преемственности, ни сопричастности традиции. Свобода интерпретации паразитирует на великом художественном наследии и истории. Любой искажённый образ, поражающий читателя здесь и сейчас, становится мощнее архивного документа или классического первоисточника. Искажённый образ оказывает не духовное и даже не психологическое, а психическое воздействие: бьёт по инстинктам человека, гасит в нём стыд и совесть, пробуждает животные инстинкты, вырывает из света и погружает во тьму, боль и страдания.

Особенно досталось русской классике. Сегодня, пожалуй, уже нет ни одного хрестоматийного произведения, которое бы не было «переосмыслено» и «проинтерпретировано» современными режиссёрами. Фактически от классического произведения, кроме названия, имён персонажей и некоторых сюжетных линий, ничего не остаётся. Но постмодернисту как раз важно десакрализовать именно классику, выбить точку опоры, сделать всё, чтобы у нас не осталось исторического тыла. Важно не «сбросить Пушкина с парохода современности», а оставить его «при себе»: изуродованным и осмеянным.

Подобное происходит и в литературе, когда создаются так называемые «вторичные тексты», дописывающие и переписывающие романы Тургенева, Достоевского, Толстого под псевдонимами Иван Сергеев, Фёдор Михайлов, Лев Николаев, где утверждается, что «красота не спасёт никого». Нужно поменять полюса бытия, переставить плюс и минус, назвать белое чёрным, а чёрное — белым. Это самый экономный и действенный путь разрушения.

В такой среде всегда найдутся и высоколобые интеллектуалы, которые поспешат назвать поэзию Лермонтова «общим местом», а полотна передвижников — «фантиками».

Постмодернизм, прикрываясь либеральным щитом свободы, смог разрушить очень многое: вытеснил из информационного поля художников смысла и вдохновения, захватил галереи, театры, киностудии, издательства, телеканалы, подпитался заокеанскими грантами, нашёл своих лоббистов во власти. По сути, постмодернизм стал идеологической подпоркой современного либерализма, и пока наша элита либеральна, постмодернистские «цветы зла» будут цвести. Любая власть — даже самая далёкая от культуры — призывает к себе художников, способных так или иначе её упрочить. Либералы призвали постмодернистов.

Потому с постмодернизмом сугубо эстетическими методами не справиться. В эпоху информационных войн недостаточно будет создать новые произведения искусства, направленные на поиск духовных смыслов, на объединение, на «возвышение души человека». Необходима информационная, инфраструктурная, государственная поддержка.

Художник Геннадий Животов предложил интересную концепцию: «Нет истории искусств — есть история заказчика». Несложно представить, как после этих слов завопят о свободе, о раболепстве и прочем псевдо-свободные либеральные творцы. Но, признают это либералы или нет, история искусства, действительно, во многом определялась тем, какие социальные институты или отдельные личности в разное время покровительствовали художникам. При этом античный донатор, европейские короли эпохи Возрождения и Барокко, великие русские меценаты или советский социализм не ограничивали подлинную свободу художника. Они лишь задавали определенный социальный импульс, делая в искусстве первостепенным одно и оставляя на втором плане другое.

Кто сегодня готов выступить основным заказчиком культуры созидания в противовес заказчикам разрушительного постмодернизма? Отдельным персонам или частным организациям этот вопрос не решить. Главным заказчиком должно стать государство в целом. Ему следует как можно скорее включиться в противостояние либералов и державников от культуры и четко определить свою позицию, потому что это вопрос его самосохранения.