Александр Проханов - Здравствуй, мобилизация! Русский рывок: как и когда?

Глобальная катастрофа вряд ли входит в чьи-то планы — но такая катастрофа «запрограммирована» сценарием любой новой масштабной войны в современном мире. «Ятаганов против ружей» в нынешнем мире уже нет — есть «Сарматы», «Пересветы» и «Буревестники».

Для начала — один эпизод из «лихих девяностых».

Вскоре после прихода к власти Ельцина, один доморощенный либерал с восторгом заявил приезжему англосаксу:

— Наконец-то мы подключились к вашим живительным источникам!

— Наконец-то вы подключились к нашей канализации, — ответил англосакс.

Продажа первородства за чечевичную похлебку, утрата идентичности обходятся очень дорого, особенно — в сфере культуры. Это подобно добровольной сдаче чужаку генетического кода, после чего неминуемо последует духовная мутация. Культура — тот главный ментальный канал, через который духовные оккупанты закачивают разрушительные смыслы и образы, искажают и подрывают всё родное и близкое: превращают героев в предателей, гениев — в плагиаторов, мучеников — в сумасшедших.

Искушение западной культурой — это не просто переход в иную эстетику, переключение на иные представления о традиции и новаторстве, о логике творческого процесса или о принципах сохранения наследия. Это — коренное изменение всей картины мира, через которую можно управлять и политикой, и экономикой.

В свое время философ Павел Флоренский говорил, что в человечестве противоборствуют два типа культуры: средневековый и возрожденческий. Первый из них «характеризуется органичностью, объективностью, конкретностью, самособранностью». Второй — «раздробленностью, субъективностью, отвлечённостью и поверхностностью».

В 90-е как раз и произошло насаждение чужеродной «возрожденческой» культуры в противовес самобытной «средневековой», которая в советский период была способна аккумулировать наследие самых разных эпох, в ней органично сочетались фольклор и древнерусское искусство, «золотой» и «серебряный» век, ранний соцреализм. Этот синтез готов был явить уникальный кристалл, в котором художнику были бы равно внятны и дороги космос физический, и космос метафизический, народная песня и музыка Скрябина, берестяная грамота и рукопись «Тихого Дона», восстановленный храм и сталинская высотка. Культура оказывалась эпицентром бытия, собирающей линзой. Все усилия народа были ради культуры, ради духа, ради поиска смыслов. Культура становилась массовой по охвату, но элитарной, высокой, нравственной — по содержанию. Нормой были миллионные тиражи книг классиков и современников, постоянные выступления деятелей культуры на телевидении. Самому широкому зрителю, читателю, слушателю были доступны не только феномены культуры, но также — их интерпретации: в домашних библиотеках непрофессионалов были книги по литературоведению и искусствоведению, журналы с критическими статьями. Советский период культуры стал новым «золотым веком» — и не только потому, что явил стране и миру плеяду великих творцов, но также потому, что поднял культуру на небывалую высоту в сознании всего народа.

Этот «золотой век» обещал новые открытия и прозрения, новые высоты, если бы не был нанесен удар извне. Если бы в каком-то помрачении, как за дудочкой гаммельнского крысолова, наши соотечественники не повлеклись за «возрожденческой» культурой, не впали в заблуждение, что там, за занавесом, могут предложить нечто сверхважное и такое, чего все мы были до сих пор лишены. А там культура — лишь развлечение и пиар, бесконечный эксперимент, который к новым открытиям так и не приводит. Там искусство — не результат таланта и мастерства, а всего лишь некое арт-действо, лишённое духа.

Еще в 1865 году в статье «Об отсутствии духовного содержания в американской народности» Ивана Аксаков писал следующее: «Какой же главный нравственный мотив соединения Американских Штатов? Какая нравственная идея связала этих людей между собою? Где задача, где идеал этого нового общества? К какому будущему стремится оно, не имея прошедшего? В чём его душа, куда направлен её дух? Душа? Дух? Отдельные единицы, конечно, имеют и душу, и веру, нигде нет такого разнообразия личных верований, но взятые все вместе, как Америка, они не имеют религии: их вера, их душа вся в материальных интересах, для которых личная свобода есть только средство. Вся деятельность духа устремлена только в одну сторону — к материальному благосостоянию, которое оттого и представляется в том колоссальном блестящем виде, как нигде в Европе, росло не по дням, а по часам, как богатырь в сказке. Но что принесло это развитие человечеству, чем обогатило мысль, какую сторону духа разработало оно? Ничего не принесло, кроме машин и товаров, кроме механических изобретений, кроме вещественных улучшений. Искусство, наука, философия — не удел Северной Америки, это не по её части. Можно было бы поразиться этим страшным бездушием, входящим, как элемент, в развитие целой страны, если б не было своего рода души в этом бездушии, если б не было страстной энергии в этом стремлении, если б сама материальная сторона развития являлась не как идея и цель. Невольно задаёшься вопросом: где же то нравственное целое, во имя которого собираются вместе люди, где то общее, которому служат личности, которое поглощает в себе личный эгоизм? В других странах это целое может быть государство, как живой организм с прошедшим, настоящим и будущим: это общее может быть религия, цивилизация, единоплеменность, однородность физическая и духовная, единство нравственного закона, народная индивидуальность. Ничего подобного нет в Америке. Свобода личности? Но для чего же именно нужна эта свобода? Чему она должна послужить, чего хочет достигнуть человек при этой свободе? Если нет высшей нравственной цели, то она перерождается в личный произвол, в простор личного эгоизма. Оно так и есть: простор личному эгоизму, материальное благосостояние, материальные мотивы жизни — вот настоящее знамя союза, вот двигатель жизни!».

Ничего с тех пор не изменилось, только усугубилось, стало более агрессивным: и бездуховность, и «личный эгоизм», и «материальные мотивы жизни». Самое губительное, что они сумели насадить в отечественной культуре за последние годы, — это демобилизация. Мы, собранный, сконцентрированный народ, из века в век готовый к подвигу: боевому, духовному, трудовому, — вдруг непозволительно расслабились. Мы когда-то пели «Если завтра война, если завтра в поход…», а они после Карибского кризиса заявили: «Зачем нам «Джоконда», когда все в одночасье могут умереть?». И отсюда — «бери от жизни всё!», «танцуй, пока молодой!».

И это — ставится нам в пример. И это — объявляется современней, перспективней того, что мы имели. Соцреализм, в его лучших проявлениях полный творческого потенциала, был подменён постмодернизмом: не только инородной эстетикой, но, прежде всего — инородным мировосприятием.