Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Голод стимулирует поиск взаимопонимания. Те, кто находил общий язык с советским режимом, который пока еще не создал свою собственную интеллигенцию, а потому остро нуждался в сотрудничестве со старыми, но профессиональными кадрами, быстро шли в гору. Здесь мы видим и военспецов эпохи Гражданской войны, и «сменовеховцев», и литераторов, вроде М. Кольцова и В. Брюсова.

Однако коммунистическая элита приоткрывала дверь в свою прихожую не всем и не сразу. Даже признанному стороннику Советов В. Маяковскому режим не спешил распахнуть объятия. В. Бонч-Бруевич (соратник Ленина, из дворян) рассказывал о посещении Владимиром Ильичем в 1919 году литературно-музыкального вечера, устроенного красноармейцами. В числе прочего читали «Наш марш» В. Маяковского. Ленин проявил крайнее неудовольствие: «Незнаком я с этим поэтом, и если он всё так пишет… нам не по пути. И читать такие вещи на красноармейских вечерах – это просто преступление…» (6) Отрицательное отношение Ленина к Маяковскому осталось на всю жизнь. О том же свидетельствовали и А. Луначарский, и М. Горький. Владимир Владимирович старался как мог, пытался подстроиться под новые реалии, но мало что ему помогало. Иногда дело перерастало в обычную травлю, как например, получилось с его пьесой «Баня»: «Дело дошло до того, что на одном из обсуждений кто-то позволил себе обвинить Маяковского в великодержавном шовинизме и издевательстве над украинским народом и его языком. Никогда еще не видел я Маяковского таким растерянным, подавленным…

По дороге обыкновенно советовался:

– А может, стоит читать Оптимистенко без украинского акцента? Как вы думаете?

– Не поможет.

– Все-таки попробую. Чтобы не быть великодержавным шовинистом» (7).

Он, как всякий великий человек, не вмещался в шаблоны, которые старательно начала культивировать воцарившаяся ком-серость. Но и сторонником «старого доброго времени» поэт не был. Владимир Владимирович демонстративно ушел со спектакля «Дней Турбиных». На вопрос о своих впечатлениях Маяковский отвечал: «Не знаю. Не видел хвоста. Поэтому не могу и определить, что за зверь ваш Булгаков: крокодил или ящерица» (8). Понятное дело, что белогвардейцы у семейного очага не то, что могло вызвать восторг завзятого певца революции. Старая интеллигенция также не любила Маяковского за его чрезмерную и громогласную «советскость», а левые пролетарские писатели видели в нем всего лишь приспособленца и карьериста. Популярный в 1920-е годы писатель С. Малашкин ядовито вспоминал о Маяковском: «Он был трус и холуй. Пришел в редакцию и стал требовать, чтобы ему платили не по рублю за строчку, а по рублю с полтинником, как Демьяну Бедному. Сел в кресло перед редактором и положил ему ногу на стол. А тот не растерялся: “Вон отсюда!” Вы б видели, как драпанул Маяковский!» (9)

Чудовищно одиночество человека, одного из тех, кто своим истинным талантом пытался восславить новый строй и везде натыкался на стену непонимания. Даже близкие друзья поэта не погнушались откровенного предательства: и в 1927 году выходит фильм «Третья Мещанская» («Любовь втроём»). Сценарист В. Шкловский, давний приятель Маяковского, вывел в этом фильме Владимира Владимировича и Бриков и описал их «любовь втроём». Насмешки справа и слева, запутанная личная жизнь, дружба с ГПУ, а значит – информированность о реальных функциях ведомства, творческий кризис, да и простая человеческая усталость привели поэта к самоубийству. Закономерный итог для человека искреннего, но не нашедшего места в складывающейся системе. Система нуждалась в исполнителях и приспособленцах.

Волей-неволей, но его смерть стала знаковой для общества. Многотысячное похоронное шествие сопровождало увитый черно-красными полотнищами грузовик, за руль сел – куда же без него! – М. Кольцов. Б. Ефимов: «На прощании с поэтом Павел Герман (автор знаменитых тогда «Авиамарша» и «Кирпичиков» – К.К .), возложив на себя обязанности организатора, любезно спрашивал: “Вам ноги или голову?”, имея в виду место в почетном карауле у гроба. Помню, мне достались «ноги»… Никогда не забуду зрелища, которое представляла собой территория Донского крематория. То была подлинная Ходынка. Сквозь бурлящую толпу невозможно было даже перенести гроб с грузовика в здание крематория… Я не поверил бы, если бы не слышал собственными ушами, как милиционеры начали стрелять в воздух, чтобы проложить путь гробу с телом поэта в здание крематория» (10). И. Ильф в набросках к «Золотому теленку» описал Остапа Бендера, попавшего на похороны Маяковского:

« Начальник милиции, извиняясь за беспорядок:

– Не имел опыта в похоронах поэтов. Когда другой такой умрет, тогда буду знать, как хоронить.

И одного только не знал начальник милиции – что такой поэт бывает раз в столетье ».

Благодаря Ильфу (точнее, его страсти фотографировать) на похоронах Маяковского, 17 апреля 1930 года, мы видим Михаила Афанасьевича Булгакова… «Булгаков в шляпе. Опустил голову. И очень грустный… Завтра ему позвонит Сталин» (11).

Власть снова (после смерти Есенина) убедилась, что поэт в России больше, чем поэт, что идеологическое влияние его велико, что о литераторах надо заботиться – хотя бы ради собственной популярности. Таким образом, гибель Маяковского самым непосредственным образом отразилась на судьбе Михаила Афанасьевича – Сталин не мог допустить еще одной смерти знаменитого литератора, а автор нашумевших «Дней Турбиных» был, безусловно, в те годы знаменит. Повлияла смерть Маяковского и на жизнь других писателей: тот же Булгаков уверенно связывал разрешение властей, внезапно выданное на отъезд за границу долго ходатайствовавшему о том Замятину, с самоубийством Маяковского – «а вдруг, мол, этот тоже возьмет да и стрельнет в себя…». Власть начала переводить отношения с потенциальными идеологическими партнерами в деловое русло.

Парадокс, но мертвый Маяковский оказался Советской власти нужнее, нежели живой. Скоро родился миф о поэте, который, по выражению тов. Сталина в записке тов. Ежову «был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». Молодая советская интеллигенция получила своего Пушкина. Подленький сценарий обернулся для В. Шкловского оперативным написанием хвалебной книги «О Маяковском»: «Маяковский получил признание в январе 1930 года, когда читал поэму “Ленин” в Большом театре. Это было признание партии», и так далее, и тому подобное. Но можно ли строго судить автора, человека когда-то незаурядного личного мужества [97] У Булгакова в «Белой гвардии» есть второстепенный персонаж – Михаил Семенович Шполянский, в результате диверсии парализовавший гетманский бронедивизион. Эпизод исторический. Шполянский – это Шкловский, сыгравший свою, пусть и небольшую, роль в скором падении гетмана Скоропадского. , наряду с миллионами других дозревшего до компромисса с системой?